Пётр Африкантов - Старый дом под черепичной крышей

– Что ты…, деточка…, что ты! Испуганно сказала старушка. Не надо об этом и думать.

– А что люди делали, когда другие игрушки находили? – спросил Свистопляс. Он внимательно слушал мамушкину сказку и тоже находился под большим впечатлением от услышанного.

– «Что делали?»,– спрашиваешь. Как найдут, так обнимают их, целуют, несут в селение, поднимают над головой, чтобы всем было видно и говорят: «Смотрите чего мы нашли… Будет теперь радость в нашем доме.». И бегут к ним люди, и смотрят на находку. И тот, кто радуется с нашедшими, то и его дом не остаётся пуст, ибо отступают от них невзгоды и болезни, потому как сорадуются души чистые и открытые и радость их совершенна, а тот, кто завидует в душе, а внешне радуется, то радость его показная, не настоящая. Учитесь, дети мои, разделять чужую радость и горе, вот мой вам наказ.

– Я устала, – проговорила старушка ослабевшим голосом, откинулась на подушку и прикрыла глаза. Все на цыпочках потихоньку встали и стали выходить в соседнюю комнату, даже кентавр-Свистопляс при этом умудрился не стучать копытами. Один только Васёк хотел растянуть гармошку, но на него так шикнул Заступник, что он опять повесил гармонику на плечо. Мурлотик же, повернувшись к Дуне, спросил: «Свет выключить?».

– Сам знаешь, – сказала Дуня.

Кот быстро вскарабкался по косяку, дотянулся до выключателя и нажал кнопку – электрическая лампочка погасла.

_____________

После того, как все вышли и мамушка осталась одна, в комнате стало так тихо, что даже за печкой сверчок, привыкший к разговорам, присмирел и уже не почёсывал своих музыкальных лапок, а только водил усами. В этот момент, когда всё успокоилось и наступила тишина, в этой, объявшей комнату тишине и сумеречности вдруг послышался осторожный скрип. Это у печи скрипнул изразец с изображением зверя. Затем изразец пошевелился и из него, вытянув лапу и вытащив голову вылез некто. Этот некто отделился от изразца, стал расти, расти и вскоре превратился в большого невиданного страшного зверя. Зверь втянул в себя воздух и принюхался. Затем по стене к мамушкиной кровати скользнула его тень. Вот тень остановилась. На стене тень походила на большое лохматое тёмное пятно с львиными ушами и клыкастой пастью, но это был не лев. Большой, страшный зверь с лохматой гривой и большими светящимися как два оранжевых блюдца, глазами подошёл к постели умирающей и обнюхал мамушкино лицо, как бы желая понять, жива она или уже нет.

– А-а-а… это ты, собиратель. Жива, я, милый…, жива, – проговорила Елена Никаноровна чуть слышно и, подняв руку, опустила её на широкий лоб зверя. – Как же я могу умереть, не попрощавшись с тобой. – В ответ зверь лизнул мамушкину руку и сел около кровати на задние лапы. – Я думала о тебе, – продолжила говорить старушка, – Я хотела передать своё мастерство добрым людям, особенно детям, но видно не судьба. Ты тоже не нашёл никого из людей, кто бы мог этим заняться? – спросила она зверя.

Зверь в ответ отрицательно покачал лохматой головой. Он видимо понимал человеческую речь, и старушка знала, что он понимает её, но только зверь не говорил, возможно, он не хотел мешать Елене Никаноровне высказаться в этот последний час.

– Храни тебя бог, – сказала мамушка. – Правду отшельник говорил, что всему свои сроки. – Тут ей стало трудно говорить, и она замолчала.

– Я буду стеречь твой дом, когда в нём уже никого, никого не будет, – проговорил зверь человеческим голосом похожим на скрип большого дерева.

– Этого не требуется, – поспешно сказала Елена Никаноровна, – будь свободен; пока я жива, то никому не нужна, кроме моих деток, то разве что изменится после смерти. Уходи… Скоро сюда придут страшные люди и не оставят здесь камня на камне… Спасибо тебе, милый, послужил. Передай отшельнику от меня спасибо, что не забыл старую игрушечницу. А теперь, собиратель, посиди ещё чуток и когда дыхание моё остановится, закрой мои глаза и ступай. Да, кстати, а брат твой, хранитель, не возвратился из дальних стран? уже должен быть здесь. – Спросила мамушка, – что-то его изразец недвижим?

– Этого никто не знает, – проговорил зверь и лёг около мамушкиной кровати на полу, положив косматую голову на передние лапы и прикрыв глаза.

– Ты собиратель, – сказала старушка почти шёпотом, твоя задача собрать всё, что осталось от сделанного умельцами, как повелел тебе отшельник, и передать собранное хранителю.

– Я помню об этом, – промолвил зверь. – Я много чего в его отсутствие успел. Огромная пещера, скрытая в Соколовой горе от человечесчкого глаза, заполнена; в ней не хватает только твоих изделий. Я сделаю всё, что мне поручено.

– Жди хранителя, – прошептала старушка. Больше Елена Никаноровна не сказала ни слова.

Ночью старушки не стало, гирька опустилась до пола и старая добрая игрушечница, умерла. И люди в окрестностях, аж до самого Сенного базара, услышали полный горести громкий звериный рык. От этого рыка взлетели с карнизов, близ находившейся церкви, в ночное небо испугавшиеся голуби. Звуковая волна от рычания достигла колоколов на звоннице, ударилась о них и те отозвались тихим одновременным гулом. Прснувшийся звонарь, выглянул в окно и, взглянув на часы, перекрестился, лёг на другой бок и сказав только одно слово «почудилось», уснул, а дворник Никита, ночевавший во дворе под вишней, вдруг сел, покрутил взлахмаченой головой, прогоняя остатки дрёмы, поскрябал бороду, подошёл к калитке, выглянул на улицу, думая, что просигналила какая-то большая машина, но ничего не увидев, снова лёг под вишню.

От этого рыка проснулся и вошёл в комнату мамушки мальчик Глиня. В комнате никого не было. Глиня стоял рядом с кроватью и не понимал, почему мамушка не шевелится и не гладит его рукой по голове. Он даже не заметил, как прямо к изголовью умершей спустился на паутинке паук Федя. Мы о нём уже упоминали, когда говорили о воробье Крошкине. Федя повисел над Еленой Никаноровной, погладил двумя паучиными ножками мальчика Глиню по голове и глубоко и горестно вздохнув, медленно, перебирая лапками по паутинке, стал подниматься к потолку. Ножки его скользили, так как паутинка была мокрой от горьких паучьих слёз.

Я думаю, что ты читатель, уже догадался, что всё многочисленное семейство старого дома по Большой Горной улице были игрушки. И были они сделаны из самой обыкновенной глины, которую Елена Никаноровна хранила в сарае в больших ларях. На эту-то глину и наткнулся в потёмках Муха.

Ах! Если бы знал Пал Палыч, что Леня Пегасов принёс ему на экспертизу именно глину из сарая, когда-то известной и забытой игрушечницы. Если бы он знал, что именно в этот дом завозили его в детстве к дальней родственнице попить воды? Если бы он это знал! Впрочем, кажется, он стал о чём-то догадываться.