Пётр Африкантов - Старый дом под черепичной крышей

А ещё Никита очень любил игрушки, которые делала Елена Никаноровна; помогал ей, когда старушка ослабла и совсем не могла крошить и просеивать глину, колол дрова для обжига. И всё это он делал по доброте душевной, а не за деньги, хотя Никаноровна не раз предлагала ему деньги с выручки, когда приезжала после продажи игрушек с Сенного базара или с Пешки. Никита же всегда отказывался, говоря: «Вот если бы я не имел должности и мне бы за моё дворничество не платили зарплату, то может быть я и взял бы малость на продление жизни, а так, Никаноровна, не могу, совесть не позволяет, потому как исповедую самый главный закон мироздания – «довольствуйся малым». И тут же объяснял этот закон, как он его понимает. – Вот лев, вроде бы хищник и тот задавил косулю, наелся и других косуль не трогает, хоть они около него табуном ходят, а человек? С десяти косуль кожу сдерёт и ему всё мало, скоро даже репьи будем в Красную книгу заносить, и то браконьеры найдутся. Зачем это, Никаноровна? как понять? Мне одних ботинок на пять лет хватает, а тут совсем новые, сезон проходили и их к мусорному баку,.. а? Я вот беру эти добротные ботинки и ношу и не потому, что у меня на новые денег не хватает. Я, сама знаешь, одинок, мне хватает. Только зачем хорошую вещь выбрасывать? «Не модная», – вставила тогда Никаноровна.

«Мне кажется, что эти все моды придумали для того, чтобы людей совращать, – сказал Никита в ответ. – Моды эти из года в год меняются, заставляя людей совсем новое выбрасывать, богатство земное расточать, ресурсы земли, они ведь не безграничные эти ресурсы».

Елена Никаноровна знала, что Никита никогда не покупает одежды, а всё донашивает, что выносят к мусорным бакам, то, что добротно, а, заработанные за дворничество, деньги не копит, а отдаёт неимущим. Об этом большом Никитиным секрете она узнала случайно, от одной нищенки. Однажды Никаноровна как-то ему сказала об этом, а он нахмурился и ответил: «А ты хочешь, чтобы я их пропивал, да?» и больше они к этому разговору не возвращались.

Ещё об одном Никитином секрете Никаноровна не успела узнать. Секрет этот заключался в том, что заработанные у Эдуарда Аркадьевича деньги дворник отдавал в похоронное бюро для ухода за брошенными могилами, потому как считал, что кладбище – это лицо общества и если это лицо не умыто, и не ухожено, то, что говорить о его внутреннем содержании.

Только это было в жизни Никиты всего один раз, потому как он получил у учёного человека всего одну зарплату. Сейчас же Никита просто спит под вишней и даже не догадывается – в какую круговерть скоро попадёт его маленькая, вызывающая у многих недоумение, жизнь.

Дворник Никита так бы всю ночь и проспал под вишней, но произошло непредвиденное. Поздно вечером к нему зашёл уже упомянутый нами знакомец, по прозвищу «Валет», выражаясь юридически – лицо без определённого места жительства, а по -простому – бомж. Валет был среди бездомных человек известный. Среди бомжей он был ходячим радио и информационным газетным вестником тоже. Не было ничего такого, чего бы не знал Валет. По натуре живой и очень подвижный, с искрящимися чёрными как смоль глазами и густой, вьющейся, с мелкой проседью цыганской шевелюрой, он и впрямь походил на цыгана, если данному портрету ещё прибавить постоянную на лице улыбку и поблёскивающие сахарной белизной ровные красивые зубы. Из его рта постоянно сыпались то шутки, то анекдоты, он всегда был душой любой компании; товарищей по несчастью он называл пилигримами или странниками, а бомжацкую жизнь – задворками. Как он попал на эти задворки, никто не знал, да и Валет не любил об этом распространяться. Только слово «задворки» всем полюбилось и как-то незаметно прижилось.

Сейчас Валет был одет нарочито неряшливо и даже по сравнению с другими жителями задворок – вызывающе неряшливо. Единственным светлым пятном во всей его внешности был, повязанный на грязную шею, ослепительный белизны платок.

Любил Валет в таком виде ходить по вокзалам и другим общественным местам и подсаживаться к прилично одетым гражданам и наблюдать за тем, как они начинают от него отодвигаться, а потом, сделав презрительную мину, уходят, совсем не желая иметь такое соседство. Вёл он себя при этом немного вульгарно, но, не выходя за рамки дозволенного.

– Всю жизнь проспишь под своей вишней, – сказал Валет, присаживаясь рядом с Никитой. – Чего здесь лежишь, а не в хоромах? – так он называл Никитину комнатёнку.

– Опять за старое взялся, – пробурчал Никита,– посмотрев на одежду Валета. – Доведут, Валя, тебя твои похождения до непоправимого.

– Я и сам знаю, что доведут, – тряхнул кудрями Валет.

– А чего же не бросишь? Решил весь свет перевоспитать.

– Не могу бросить. – И вдруг Валет горячо заговорил. – Не могу я вот так. Рядом ходят, чванливые, морды воротят. Для них пилигримы не комфорт, понимаешь? Они были бы рады, чтоб нас совсем не было; рассядется, вся в кисеях, а тут раз и я: «можно, дамочка, я рядом присяду и скрашу ваше вопиющее одиночество…?» – Ах, как презрительно и негодующе сверкнут её глаза, как закусит симпатичные губки, как смеряет ненавистным взглядом?.. «Да, – говорю я своим появлением, – мир не одинок. Нашу планету заселяют и такие существа как я и мне подобные. Зачем же от нас шарахаться и морщить носик. Вы же не морщите носик, когда гладите вашу, завитую в парикмахерской, собачонку…».

– Чего ты этими похождениями добиваешься? – прервал гостя Никита.

– Совесть пробуждаю, Никита, совесть. Если так дело и дальше пойдёт, то совесть только у одних пилигримов останется, её и сейчас хоть в красную книгу заноси.

– Убьют тебя когда-нибудь за эти штучки, – укоризненно сказал Никита. – Прошлый раз собаку на тебя натравили – кое-как после этого твою шкуру залатали, потом избили… Ты что, забыл, как две недели в себя приходил?

Такое действительно с Валетом было по осени. Тогда он решил осчастливить своим присутствием некоего господинчика. Откуда было Валету знать, что он был не один, и что в сторонке за его безопасностью наблюдали двое телохранителей. Тогда Валет действительно две недели, если не больше отлёживался в комнатке Никиты на его кровати, а Никита спал рядом, положив на стулья доски и выхаживая Валета травами.

– Не забыл я, Никита, ничего. Что нервы рвёшь?

– Не забыл, а опять туда же… Убьют они тебя… Зря ты так. Вон, опять вырядился.

– Убьют, конечно, – мотнул согласно головой Валет, – но не сразу. Я живучий… Ты меня не переубеждай. Я может быть и на земле живу только для того, чтобы совесть в людях пробуждать, может быть в этом вся ценность моей жизни и состоит? Спасибо, Никита, за заботу.

– Ты не обижайся… – ласково сказал Никита, – я сам такой, но нельзя же вот так… раз – и на тебе. Белый платок зачем повязал?