Федор Метлицкий - Безлюдная земля на рассвете

Мир устроен так, как его видят. И того, что в Михеева вошло, уже не выбьешь. Он прогуливался по городу, в сером дешевом пиджаке с хлястиком сзади, в резиновых сапогах (только вернулся из дачи, где помогал отцу косить), юрко перебегал к двери теплого метро. Был похож на нищеброда, праздно любопытствующего с котомкой на плече.

В последние годы он по выходным гулял в Центральном парке, рядом с которым жил, радовался разительным переменам, по сравнению с его детством. Как хорошо! Перед ним простирался стройный парк викторианского времени с чудесной гармоничной перспективой – распланированные геометрически правильные лужайки вдоль дорожек, в центре легкое здание павильона и перед ним дивный советский фонтан, все это погружено в клубящиеся деревья. Все изменилось! Жить стало лучше, жить стало веселее.

Особенно его радовали гуляния весной радующихся людей из разных регионов страны. Простые, свои люди, мужики в кепках, нарядно одетые толстые и тонкие женщины словно оторвались от всех бытовых неудобств и неурядиц дома, и самозабвенно веселились, танцевали, пробовали в медовом ряду мед от частников со всех концов страны. Это было блаженство душ, убежавших от серых будней.

На этот раз праздничные гуляния посетил мэр со свитой, и он тоже говорил о положительных переменах. Михеев рукоплескал ему: как много тот сделал, как украсил город – неизмеримо лучше стал он, чем когда-то в его детстве. Как похорошел город!

Я не понимал, отчего так весело ему, и этим толпам гуляк, катающихся на лодочках по пруду, крутящихся на колесе обозрения, опадая всем нутром на спусках. Не принимали на дух саму категорию плохого в жизни. Может быть, настрадались? Но если судить по Михееву, это не так. Когда его спрашивали о трудностях в семейной жизни, он удивлял своей уверенностью:

– Я счастлив.

Михеев презирал своих сослуживцев, брюзжавших по поводу настроенных «новоделов» и фальшивых куполов. «Чего они хотят, либералы? Старую родную рухлядь им подавай!»

У него спрашивали:

– Почему ты не любишь слышать о страданиях людей? Не терпишь тяжелых фильмов?

– А зачем видеть плохое? Что хорошего?

– Но ведь это часть судьбы людей! Без знания их жизни не поймешь историю.

– А зачем мне знать такую историю? – переходил он на ернический тон. – Воспевание счастья, любви к родине – помогает людям жить. А вы Смертяшкины, по Горькому.

Почему мне претило это самодовольное восхищение всем, что радует глаз, и желание отторгнуть все неприятное, что портит настроение? Это восхищение Михеева «хорошеющим городом», или самодовольство официальной городской газеты, показывающей только строго дозированное положительное, например: «Лавочку починили по просьбе жителей», «Узоры создают под музыку», «Мы первые в мире создали вакцину, она вылечит весь мир! Антитела вырабатываются через три недели после вакцинации», сознательно отгораживаясь от трагизма существования. Что-то есть в этом однобокое и охранительное!

Почему я не любил такое самодовольство, живущее одной блаженной стороной жизни? Закрывавшее глаза и уши, когда проходит мимо несчастья.

Может быть, я аскет, видел в нашей стране лишь недостатки, а на Западе, как попрекал Михеев, нормальную жизнь? Или во мне давно исчезло чувство бездумной радости, перестал видеть оптимистическое будущее для страны и мира?

____

На этот раз никто не посмеивался над Михеевым. Наверно, если женщины и остались, то совсем другие. Без косметики – где ее возьмешь? – они, наверно, стали естественно белесыми, и пропали искусственные изощренные попытки соблазнения. И секс теперь будет простым и естественным, – наслаждением, но оно будет осознанным, будет присутствовать догадка, для чего этим наделила природа, в чем смысл этого занятия. Так было в древнем Риме, и в Средние века, когда женились, чтобы иметь детей, человек без ребенка был подозрителен.

Потеряв человечество, мы, одинокая кучка оставшихся людей, по-прежнему жили во дворце, только по ночам спали в отдельных кельях, слушая глухой шум леса.

Провели много времени в размышлениях и спорах, по вечерам колеблясь вокруг коптилки из смоляной щепки, что делать дальше.

Мы все-таки ощущали что-то совершенно новое, что манило еще небывалым существованием. Как будто высадились робинзонами на необитаемый остров, и предстояло прожить новую жизнь. Хотелось воображать, что мы стоим перед сияющей бездной совершенно новой эпохи возрождения необычной цивилизации, причем вооруженные всеми новейшими достижениями науки, морали и нравственности запятнанной старой цивилизации. Но отнюдь не техники.

Впереди возникало столько необозримых дел, что мысли о близких уходили куда-то в сторону, хотя останутся безысходной болью навсегда.

Все исходит из внутренней потребности и необходимости, – производить продукты для еды или духовную пищу, изучать ли язык, чтобы поехать в другую страну. Первое, что пришло нам, даже не в голову, а в самое голодное нутро, была мысль наесться, обустроить все вокруг себя так, чтобы просто жить, а не думать о бессмысленности существования и смерти. Особенно оживленным был Михеев.

– Везде можно жить, даже вниз головой. Первое: надо тщательно обследовать город. От обильного прошлого осталось много всяческого добра. Это надо собрать и поделить.

Марк зло сказал:

– И что дальше? Сидеть и жрать, глядя друг на друга?

Предложение Михеева навело на прежние мысли о тупике существования.

Жизнь приходила «в норму». Наш «космический» клан мечтал переселиться из захваченного холодного дворца в землянки, а приблудившиеся к нам доходяги окапывались в землянках за городом, – так было удобнее и проще жить. Легче отапливать и освещать землянку, чем дворец. Воду мы брали из убранной в трубу подземной речки у кремля. Взяли себе за правило – не опускаться до дикарей, бриться ежедневно, для чего у нас были отточенные, как бритва, ножи.

Нужно было что-то предпринимать дальше.

Мы шатались по городу, заглядывали в здания с офисами исчезнувших бизнесменов, магазинами, аптеками, официальными учреждениями, – они были пусты и покрывались лианами.

Наши технари, члены экипажа космического корабля вместе с Майком, развившим бурную деятельность, подъехали на вездеходе к телецентру, к главной телебашне. В большом квадратном здании внизу, в редакционных кабинетах, как и везде, было пусто.

Начали разбираться в связи, энергии не было. Полное отключение от цифрового, даже аналогового вещания. Звонили по работающему телефонному устройству в неведомые узлы связи, призывая связистов. И – на звонки откликнулись! Оказалось, некоторые живы!

Уговаривать не пришлось, некоторые появились. Оказывается, и в крупных городах провинции телефонные станции были живы и могли заработать снова, оставалось только собрать специалистов, кто остался.