Федор Метлицкий - Безлюдная земля на рассвете

И в этой бутылке у Ваших стоп,

свидетельстве скромном, что я утоп,

как астронавт посреди планет,

Вы сыщете то, чего больше нет.

Человек приходит к развалинам снова,

всякий раз, когда хочет снова любить…

Ничего нет страшней, чем развалины в сердце…

И. Бродский.

Мы, команда астронавтов, ученые-исследователи и «подопытные» туристы, возвращались из глубин космоса, но были задержаны на геосинхронной орбите на неопределенное время: на Земле случилась какая-то беда.

Команды с Земли возвращаться не было, связь просто вырубило, или никто не отвечал. Только услышали странный обрывок фразы: "Людей больше нет…"

Мы спустились на третью орбиту, вращались на границе космоса и земной атмосферы. Вглядывались в планету, которую накрывали светлые мазки облаков. Не было понятно, что там происходит.

Атомная война? Вряд ли, всем давно стало ясно, что это равносильно самоуничтожению, ядерной зиме и изменению климата. Тогда что? Упал астероид? Взорвался супервулкан? Нападение инопланетян? Вроде бы нет, мы бы засекли. Бунт искусственного интеллекта, когда приобретшие самостоятельное сознание роботы, себе на уме, что-то замыслили? Нечто гораздо хуже пандемии коронавируса – всемирный мор, болезнь «Х»?

Темный космос с неподвижными огоньками звезд за иллюминаторами, полный безысходного одиночества, показался еще темнее.

Я, организовавший группу космических туристов из моего общественного объединения, не мог даже подумать, что случится нечто такое. Что же будет? Никогда больше не встречу семью? Что-то тяжелое наваливалось на меня, утягивая в бездонное космическое одиночество.

Что такое была самозабвенно занятая собой жизнь на Земле, кровавая борьба за власть и лучшее будущее, да и сама история людей. Неужели смысла жить больше не будет? Проблема смысла исчезла, и если кто останется, вроется в землю, чтобы только дышать.

Мои приятели, обычно спорящие о путях развития цивилизации, сейчас примолкли. Неужели путей развития больше нет? Даже не унывающий исследователь-экспериментатор Марк Петров, с обиженным, но решительным выражением лица, вдруг увидел, что мы одни, – между бездомным космосом и, наверно, исчезнувшим человечеством. И впервые усомнился, был ли смысл в его непримиримости к существующему положению вещей, словно оно было вечно.

Ученый-исследователь и мой друг Павел, по прозвищу Отшельник, со смешными узко стоящими глазами над большим носом, стоически-кротким выражением лица, медлителен, и всегда погружен в свои мысли.

Еще один исследователь на космической станции Майк, американец – новенький, с иголочки, как Джеймс Бонд, даже если бы вылезал из грязи, был как всегда чистым и энергичным, сейчас возбудился перед открывшимися неведомыми прериями. Он был практикантом на космической станции, уже обтесался среди нас, отъявленных русских, перенял наши обычаи за время общения.

Космический турист, сельский труженик Петр, укорененный в большой семье, тяжело думал о своих родных, увидит ли когда-нибудь жену, детей, внуков и правнуков.

Мой бухгалтер Михеев, узколицый, с невзрачными глазами, легкой фигурой похожий на мальчика, метался, летая по станции и натыкаясь больно лысиной о какие-то ребра и приборы, и поражался сам себе:

– Кто-то, ведь, распорядился, чтобы мне увидеть этот чудесный свет, жизнь эпохи! Неужели могу прекратиться?

Он внушил себе мысль, что может излечить свой остеохондроз невесомостью, снимающей нагрузку на кости, по изобретенной им методике.

Всеядный журналист Юдин усмехался: ничего особенного: если что-то случилось на земле, то, ведь, останется кто-то из человечества. Оно бессмертно, как бактерии, существующие и на других планетах.

Казалось, мы прибыли из бесконечного вращения в каких-то космических сферах. Время там, в томительно медленном течении, на самом деле было мгновением для земного организма, почти неподвижным для возраста, в то время как там, на Земле, по измерениям приборов, время шло гигантскими шагами. Мы были свежи, как будто совсем недавно улетали.

От долгого ожидания занимались космодайвингом, облачившись в скафандры-космолеты с личным космическим аппаратом – жаро- и холодопрочными доспехами с кирасой, похожими на средневековые, с отдельным автономным жизнеобеспечением, тормозным парашютом, соплами двигателей за спиной и на перчатках для управления полетом, что позволяло даже самостоятельно приземлиться. Но летать вне станции в пустоте космоса, не переходя рискованный круг расстояния, было слишком нудно.

И, наконец, решили без приказа снизу возвращаться на Землю.

Звездолет влетел в какие-то первобытные заросли, где не ступала нога человека. А вдали полыхала земная утренняя заря.

Мы вышли, неверными шагами опустились на незнакомую девственную поверхность – в заросли древесного кустарника, одичавших садовых растений и высокой влажной травы. Вдали возвышался огромный сосновый лес, словно выросший в результате радиации. Лес и трава, мне казалось, лишились своего натурального вида и наименования, в них просвечивало что-то длинное, как математическая формула, своими корнями нисходящая в космическое пространство. И в то же время пугающий лес высотой с небоскребы внушал надежду, что он вечен, и будет вечной планета Земля, в которую он врос.

Слева на заре виднелся город на горе, в центре с кремлем, обнесенным кирпичными стенами, внутри которого возвышался дворец и высокая церковь со шпилем.

Мы продирались на маленьком вездеходе сквозь дикую чащу зарослей куда-то в утреннюю зарю, пугаясь шумящей угрозы огромного темного леса, медленно надвигающегося на нас. Но заря оставалась так же далеко, когда мы въехали в город.

В городе было пусто, но здания современные, хотя обветшалые. Вверху, в небе не было теплого зарева от электрических огней, хотя уже вечерело. Дома обвиты лианами, выглядывали из зарослей, как заброшенные древние капища индейцев. На город наступала непроходимая чаща.

– Так мы вернулись домой? – вопрошал растерянный Михеев. – Не в первобытное время?

– Вроде бы, ошибки не допустил, – сказал Марк.

Нет, это не время дикарей. Марк, наш специалист, проверил: на Земле сейчас конец XXI века!

Пошли по пустынной улице, опасной, как будто новый вождь, возвысившийся над всеми, одинокий во всей вселенной, едет по очищенному от зевак центральному проспекту на инаугурацию.

Никого не было на улице, покрытой плиткой, девственно чистой, словно клалась на века, на обочинах заросшей травой и лопухами, со стертыми рекламными надписями под подошвами.