Алекс Бессмертный - Страшнее смерти

Нечто у порога. Чёрное, бездонное, топкое. Нечеловеческое.

Его губы, сухие и тонкие, напряжённо шепчут: «Бред… бред… Кому ты веришь? Ничего не случится».

Здесь плохое место. Здесь умер от рака его дед. И хотя тот, с чьих губ срывался шёпот в ночи, в ту пору был ещё совсем мальчишкой, он помнит всё. О! Он не забудет этого никогда. Как тлело в ужасной и долгой агонии серо-жёлтое, превратившееся в обтянутый кожей скелет существо, которое взрослые, почему-то упорно продолжали называть «твой дедушка»; как оно выло, стонало и хрипело за белой стеной, как захлёбывалось в надсадном душащем кашле… Он помнит тяжёлый гнилой смрад, который кувалдой ударил по ноздрям (с тех пор он знает, какой запах у смерти), когда его завели в эту комнату, чтобы проститься с тем, кого они звали «твой дедушка», и как из почерневшей беззубой дыры, заменявшей существу рот, с рыкающим бульканьем и грозным шипением, рвались наружу обрывки слов, фраз: «Проклинаю… Мрази… Вы… Будьте… Мать… Прокляты!»

Но лучше всего он помнит, и больше всего хотел бы забыть, если б мог, не это. Другое. Страшнее. Глаза существа. Вылупившиеся из орбит, никого не узнающие, невидящие, совершенно безумные. Их выцвелые радужки совершали беспорядочные круговые движения в разных направлениях, порою полностью закатываясь за пергаментную плёнку век. И это было самым чудовищным, когда вместо живых глаз двумя мутно-жёлтыми пузырями, покрытыми красной паутиной сосудов и кляксами кровоизлияний, пучились пустые слепые белки.

Мальчик в страхе отшатнулся от кровати умирающего. Но его кто-то мягко взял за плечи, и зачем-то подвёл к самому изголовью. И тут радужки глаз существа вдруг выскочили из-под век, угли огромных зрачков сверкнули какой-то озверелой искрой, и взгляд, всё лицо существа на миг приобрели, как показалось, осмысленное и зловещее выражение. Эти жуткие глаза вперились, вцепились в мальчишку мёртвой, парализующей хваткой. Из-под простыни молниеносным броском кобры, вырвалась сморщенная костлявая лапа, обтянутая тонкой, синюшно-фиолетовой, покрытой ржавыми пятнами, кожей. Торчащий из лапы крюк узловатого указательного пальца больно ткнул мальчишку в грудь. «Ты!» – прохрипело существо.

Он тогда заорал, завизжал так, что казалось оконные стёкла в той комнате со звоном разлетятся на миллион острых как бритва осколков. Его увели из комнаты. Но до сих, из года в год, в самых кошмарных снах, к нему приходит это существо с глазами демона, и тыча своим ужасным корявым когтем ему в грудь, говорит притворно-елейным голосом умершего дедушки: «Ты! Не забыл меня, внучек? Скоро увидимся, цыплёнок!», а сказав это, начинает заходиться хрипящим чавкающим смехом, как две капли воды похожим на кашель того, сгорающего в агонии существа из раннего детства.

А когда ему было лет этак восемь, здесь повесилась бабушка. В ванной, на кронштейне для душа. Старушка узнала о своём диагнозе, таком же, как у дедушки. Её можно понять. Не захотела превращаться в существо…

С прежними здешними жильцами – тоже беда. Муж размозжил череп жене. Из ревности. Да не просто размозжил, а тяпал и тяпал неверную по темени, лбу и лицу молотком для отбивания мяса до тех пор, пока всё что находилось выше её шеи не сделалось кровавым месивом из ошмётков мозгов и осколков костей. А после сиганул с пятого этажа… Соседи постарше до сих пор смакуют эту историю. Поговаривают, и до сего происшествия здесь что-то было. Нехорошее. Что именно – толком уж и не узнать. Одна старушка одну жуть расскажет, другая – другую. Старушки, они ведь любят посплетничать. Может, это и правда. Дом старый.

После похорон бабушки, когда разошёлся помянувший покойницу народ, его мать сказала только одну фразу: «В этом доме пахнет смертью».

Отец, всегда относившийся к мистической чуши то со снисходительным хохотком, то с презрительным скепсисом, на сей раз тоже был краток: «Съезжаем ко всем чертям. Есть где жить. Квартирантам сдавать будем». Но квартиранты здесь, почему-то тоже долго не задерживались… Плохое здесь место.

«Что я здесь делаю? Я что, идиот?» – спрашивал он себя теперь вслух, потому что там, в глубине его груди уже пошевеливал клейкими лапками гадкий таракан тревоги. Когда говоришь вслух, даже сам с собою, легче обмануть боязнь, легче поверить в то, что ты не один.

«Если я здесь, то получается, верю этому маньяку? Верю, всей этой херне?» – ему показалось, что голос отразился от стены покрытой белым левкасом. Стены, отделяющей зал от той комнаты. Тогда, много лет назад, когда за нею хрипела и задыхалась теряющая рассудок мумия, стена тоже была белой, только покрытой, конечно же, не левкасом, а простой рабоче-крестьянской извёсткой.

«А ведь, верю, баран я дроченый, если припёрся сюда» – бросил он свой сделавшийся ещё более громким, чтобы убить зарождающийся страх, голос в пугающую и ненавистную стену.

«Да ничего не будет! Не будет! Слышь, ты, псих, недоделанный! Хрен тебе!» – он уже кричал.

Время нынче плохое. Оно приближается, оно наползает неотвратимо с каждым вздрагиванием минутной стрелки, под глухое похоронное тиканье этих монстроподобных древних часов, намертво прибитых к торцевой стене зала, и висящих там дольше вечности. Бельмо их закопчённого циферблата видело и запомнило всё. Всё то, что ему так хотелось бы навсегда вычеркнуть из памяти. «Господи! Как же я ненавижу эти часы!»

На почерневшем от времени круге – без пяти час по полуночи. Ещё совсем чуть-чуть и это случится…

Время суток с часа до трёх. Час Быка. Час демона. «Щель». В эту пору всё живое беззащитно от сил зла. В эти часы чаще всего наступает смерть…

«Да ни хрена не случится! И мне по фигу, что час быка, что час ишака, что час мудака! Понял ты, придурок чокнутый?!» – он заорал так, что голос его, взлетевший на три октавы вверх, перешёл на визг при последних словах, и сорвался, превратившись в кашель.

Из личного сообщения от Чёрного блогера. 25 июля в 13.38

«Вот и настал твой черёд, мой несчастный друг! Оно нашло тебя. Оно идёт за тобой. Докажи, что ты не самый ничтожный из всех ничтожных лузеров. Докажи, что ты не самый жалкий из самых жалких трусов. Встреть его. Сможешь ли? Будь в том месте, где приняли свою страшную смерть твои пращуры. Оно уже рядом. Именно там. Грядущей ночью. В час Быка…»

Потолок здесь высокий, убран аляповатой лепниной. Задумывались ветки с цветами, а вышли кости да черепа. «Может, поэтому чувствуешь себя как в склепе? Какой идиот додумался до такого? Видать, бывший хозяин, тот самый, что раскроил кочерыжку своей женушке. С такого станется… Почему ни родители, ни дед с бабкой так и не удосужились сбить эту хрень с потолков?»

Как тихо здесь. Как же здесь тихо! Почему здесь так тихо? И вправду, как в склепе. Только отвратительное скрежещущее тиканье этих адовых часов.