Расселл Джонс - Выше головы!

Остальные… Мало кто посчитал нужным отвлечься от мониторов и посмотреть на меня уходящего. Я видел согбенные спины и затылки — как обычно, и даже лиц их я не мог вспомнить, а ведь мы проработали «вместе» больше года.

«Пока!» «Удачи!» «С наступающим!» — всё, что я услышал, а потом вышел под бесконечный снег — и тут же забыл о них, как они забыли обо мне.

Теоретически, я мог бы отправиться в полицию в тот же день, когда потерял работу… Точнее, ушёл в бессрочный неоплачиваемый отпуск, но для меня не было особой разницы. Я чувствовал себя выброшенным, лишним, чужим — подчёркнуто чужим. Как будто это произнесли вслух. Раньше я подозревал, то так оно и есть, а теперь это вышло на передний план. И не то, чтобы я верил в братство и прочую человечность… Просто не представлял, насколько это сильна эта всеобщая разобщённость.

Сидя с котом на коленях прямо на полу в своей крошечной прихожей, я понимал, что если мне сейчас совсем исчезнуть, это никого не коснётся. Это не затронет ничью жизнь — разве что хозяев квартиры, которым надо будет куда-то девать вещи. Да ещё Изю… Я потрепал пёстрый загривок животины, которая развалилась у меня на коленях, блаженно впуская и выпуская когти. Если бы не он, кто знает, что бы было со мной!..

Но мысли о «других людях» не шли из головы. Даже название «люди» оставалось фальшивым: не было никакого единства, и совсем не важно, что ты тоже человек. Для всех вокруг я был как Изя, когда я его нашёл. Перепуганный голодный котейка, ещё совсем молодой, он встречал едва ли свою первую и, вполне возможно, последнюю осень. Из-за худобы шерсть на нём топорщилась, как на мультяшном духе-домовом, а грязь скрывали диковинную раскраску. Он мог исчезнуть, и кто бы огорчился, если бы ещё одной кошачьей души не стало?.. Я бы огорчился — и потому взял его, сделав свой дом и его домом тоже.

У котов были люди, которые могли спасти их, а у людей не было никого.

« Там такого не произойдёт. Никогда! Там никого не смогут посчитать «лишним»! Там все будут нужны. Конечно, из-за того, что слишком мало людей, но не в одном этом дело — просто не будет такого, чтобы все чужие друг другу. Наоборот — все свои: родственники, соседи, друзья. Невозможно оставаться чужим. К Рэю потому так и отнеслись, что он считался одиночкой, а это многих внутренне возмутило»…

Из моего теперешнего положения то будущее казался особенно желанным. Именно такое доброе будущее, как в моей любимой книжке. Я не хотел читать про мир войны, или про мир после войны, или про такой устройство общества, где мир неотличим от войны… Я потому и «заболел» этой вселенной, что хотелось представлять себе мир, где хочется жить. Но без драконов, эльфов и принцесс — в явной сказке было просто неинтересно, так что даже самое хорошее фентези оставляло меня равнодушным. И вообще, представлять себя в заведомо сказочном мире — значит, признавать, что у этого нет шансов. А такая позиция слишком угнетает… Фентези было бы бегством в страну Никогда. Другое дело — будущее.

…Но пока я жил в настоящем, и приходилось играть по его правилам, какими бы безумными они ни были. Без бумажки, подтверждающей моё существование, я считался несуществующим. Поэтому утром следующего дня я отправился в полицейский участок: писать заявление о потере паспорта. Мне предстоял долгий путь, пока у меня не появится документ, однозначно доказывающий, что я — это я…

Точный адрес я посмотрел по интернету в последний час своего пребывания на рабочем месте. Вообще это было одно из серии неприятных изменений: интернет у меня был только там, раньше я не видел смысла заводить его дома. Только давать лишний повод нагрузить себя делами! А теперь денег на это не нашлось. Но главное я успел узнать.

Улица имени генерала Нортонова. Пятнадцать минут от дома, где жил я. Только на карте дорожка вела напрямую, а в действительности пришлось поплутать, потому что разрытые трубы существенно исказили окружающий ландшафт.

Я ещё не вошёл, а массивная облупленная дверь с заплёванным крыльцом ясно указывала: здесь другие правила, люди и отношения. Идти будет надо, как по минному полю — одна ошибка могла оказаться роковой.

— Вы куда? — окликнул меня дежурный-колобок, стоило мне войти в приёмную.

Кроме него, других людей там видно не было, и только у окна стояла кадка с покосившейся серой пальмой, похожей на преступника, отбывающего наказание. Но через пару шагов я увидел коридор, двери, тени посетителей.

— У меня паспорт украли, — с готовностью объяснил я, поворачиваясь к застеклённой стойке. — Я заявление написать… или что там надо…

— А, — протянул он, и его «а» было похоже на «о». — Только тебе, типа, в ФМС. А точно украли?

У него было круглое лицо, нос и рот, глаза как бусинки и пальцы как сардельки.

— Да, — кивнул я. — Со всеми документами… И вообще… — я потеснился, пропуская выходящего человека в форме; он тоже был весь круглый, щекастый и выглядел как родной брат дежурного. — Если кража, то ведь к вам, правильно?

— Типа, к нам, — согласился полицейский и пробормотал бы как про себя: — Только кто же их искать будет? — он снял трубку телефона. — Тебе в одиннадцатый кабинет, к Хёгенминову. Ну, присядь пока. Как твоя фамилия?

— Хофнеров. Хофнеров Родион Чарльзович.

Ещё несколько шагов — и я оказался в тесном коридоре. На стенах висели предупреждения и памятки: про фальшивые деньги, против мошенников и всевозможные «если». «Если вы стали свидетелем противоправных действий…» Кабинет № 11 был самым крайним. Поправив полы пальто, я опустился на узкую скамью у стены и приготовился ждать.

Я в жизни не был в подобных местах, и каждая мелочь заставляла меня внутренне содрогаться. К примеру, скамья выглядела старой и очень… обжитой, что ли. Часто и безжалостно используемой. Когда-то это был диванчик, но обивку ободрали под корень, а фанеру выкрасили той же унылой зелёной краской, что стены и пол. И теперь скамья походила на выкопанный труп, кое-как обновлённый и снова пущенный в дело.

С другой стороны бывшего дивана сидел мрачный расчёрханный человек в рваной фиолетовой куртке. Внешность у него была типично азиатская: нос с горбинкой, смуглая кожа, высокие скулы. Мертвенное выражение лица поначалу даже испугало меня, я пытался сообразить, что означает эта скорбно-отрешённая мина, но потом понял, что это просто отсутствие каких-либо чувств, кроме усталости. «Гастарбайтер без паспорта», — подумал я, и тут же вспомнил, что я такой же «беспаспортный». Неделю назад я был из другого мира, а теперь мы мало отличались друг от друга…

Скрипнула дверь одиннадцатого кабинета, и азиат встрепенулся.

— Хофнеров! — позвали изнутри.