Александр Холин - Последыш

Шура довольно долго не посещала двойняшку и в её судьбе, судя по всему, произошли большие перемены. Палаты болярыни находились в подмосковье Зюзино и радовали глаз своей ухоженностью и великолепием. Похоже, здешний терем уступал только царским хоромам. Главное здание было выложено из настоящего красного кирпича, полы и сени застелены морёным дубом, а в гостевой весь пол был выложен гладкой плиткой из многоцветного мрамора. Правда, лавки по стенам были рублены из сибирского кедра, но зато такую лавку вовек не сломать! Дополняли убранство усадьбы изразцовые печи, кои топились в подвалах, но многоходовые дымоходы исправно разносили тепло по всем жилым помещениям.

– Ладно ли болярыне днесь? – послышался бархатный мужской голос откуда-то сзади. Шурочкина двойняшка обернулась и увидела перед собой статного молодого господина в парчовом кафтане серебристого цвета и сафьяновых красных сапогах. Кафтан тоже был подпоясан красным кушаком, что создавало благолепие для вида мужчины.

– Слава Богу, Андрей! – ответила Феодосия Прокопиевна и щёки её покрылись непритворным румянцем. – Слава Богу за всё! Я ли не должна благодарить Господа нашего, что послал мне такого заботливого заступника!

«Вот те раз! – отметила Шура. – Какой-то заступник в доме Морозова объявился».

Признаться, Шура очень удивилась поведению болярыни. А самое главное, удивило её смущение перед каким-то чужим молодцем. И лишь основательно покопавшись в сознании двойняшки, Шура узнала, что после её последнего посещения произошло немало важных событий в судьбе будущей представительницы русской Православной Веры.

Оказывается, Борис Морозов, государев дядька, давно скончался. Почти сразу за ним почил и брат его Глеб Морозов. Так что наследницей всего громадного состояния стал маленький сын Глеба Ивановича и Феодосии Прокопиевны Ванюша. Но в действительности хозяйством владела болярыня Морозова, а помогал ей справляться с делами управляющий Андрей Салтыков, к которому Феодосия Прокопиевна чувствовала некоторую женскую слабость. Но сердцу, как говорится, не прикажешь.

А на сей час должна произойти долгожданная встреча с духовником Феодосии Прокопиевны протопопом Аввакумом, с которым она в давние годы познакомилась на праздновании Рождества Христова в палатах Фёдора Ртищева. Этот царедворец с юных лет прослыл добрым человеком, поэтому к нему и стремился люд, особенно на праздники. А протопоп Аввакум был тогда ещё просто попом и приехал в стольный град потому, что воевода из волжского городища Лапотники возненавидел попа лютой ненавистью и даже пытался застрелить Аввакума прямо на крыльце храма. Но обе пистоли дали осечку и воевода в сердцах выкинул оружие в сугроб, а сам отправился в кабак заливать брагой своё принародное посмешище.

Поп Аввакум тогда сказал ему вослед: «Церковь-то близко, да ходить в неё склизко, а кабак-то далеконько, да хожу потихоньку». [71]После такой очередной насмешки над настоящим государевым слугой, каким мнил себя воевода, в городище ни ревнителю Веры Христовой, ни его семье оставаться было не след. Вот и прибыл он в Москву за советом к другу своему Ивану Неронову, такому же ревнителю Православного Благочестия. А тот, не долго думая, взял его на Рождественский праздник, где Аввакум впервые встретился с Государём Алексеем Михайловичем. Там же познакомилась с ним и Феодосия Прокопиевна, которая уже была замужем за Глебом Морозовым и по значимости своей сидела за одним столом с именитыми болярынями.

Тогда за мужским столом обсуждалось назначение Государем в патриархи митрополита новгородского Никона, который вначале долго отнекивался от такой царской милости, а потом снизошёл до прошения царя и народа, но взял со всех клятву, дабы всяк человек подчинялся слову патриарха безоговорочно и не чинил препятствий патриаршим келейникам исправлять Православие. И новому греческому исправлению людишки должны обучаться без ропоту.

Не всем требования нового патриарха понравились. Далеко не всем. Даже неизвестный ещё никому Аввакум сказал: «Веровать надо. Без Веры премудрая учёба – соблазн. Малое лукавство от большого недалеко ходит».

А вот такое слово пришлось по сердцу многим. Алексей Михайлович пожаловал Аввакуму своей царской милостью звание протопопа. А пока тот справлял службы в Чудовом монастыре вместе с Нероновым, Феодосия Прокопиевна напросилась к нему на исповедь. Вот так и произошла её встреча с Великим старцем, который после первой же исповеди согласился быть духовником болярыни Морозовой.

Но за свои прямые речи протопоп Аввакум заслужил ещё одну царёву милость – ссылку в земли сибирские. По многим острогам ему пришлось кочевать вместе с казаками, но царским милостям несть конца и вот протопоп Аввакум уже должен возвратиться из ссылки назад. Что-то будет!

– Дозволь осведомиться, Феодосия Прокопиевна, – снова обратился к болярыне Андрей Салтыков. – Велено ли будет готовить стол для званого гостя или же обойдёмся скромной трапезой?

– Какой скромной трапезой?! – удивилась хозяйка. – Как только у тебя язык повернулся?! Всё, что есть в печи, на стол мечи! Ведь сам Аввакум к нам в гости пожалует! Пошли лучше людишек глянуть, не едет ли уже.

– Велику стать не долго и проспать, – заворчал Салтыков, но отправился выполнять приказание. Только не успел он выйти из покоев, а снова услышал глас болярыни:

– Нут-ка постой!

Фодосия Прокопиевна подошла к нему сзади, поворотила лицом к себе и заглянула в глаза:

– Ты чего, мил-друг, возревновал ли чё ли?

– Да я уж так, – замялся Андрей. – Не обращай внимания.

– Как же, как же! – усмехнулась болярыня. – Не обращай внимания. Сам ведь знаешь, люб ты мне – сердцу не прикажешь. Но отец Аввакум – дороже всяческих истин буде, потому как ни года каторги сибирской, ни морозы лютые его не сломили. Остался он верен нашей Вере Православной, а без неё ни у кого ничего не получится. Мыслишь ли?

– Да как же не мыслить? – кивнул управляющий. – Сам-де за Веру держусь. Токмо она нас и сближает, и разлучает в одночасье. Я чист, но ты – уже вдовий венец давно носишь. Но без разрешения пастыря – и думать ни о чём не моги. Вот и крутит меня рогатый, как там скажет протопоп? Мыслимое ли дело ему во всём признаваться?

– А как ты зришь по-другому? – вскинула на него глаза Феодосия Прокопиевна. – Ужель будет любо нам во грехе жить и с грехом на Божий Суд отправлятися? Нет уж, мил-друг, сам Господь посылает возвращение пастыря и на всё – Воля Божья. Иди ужо.

Салтыков ушёл, забыв притворить за собой дверь, и болярыне Морозовой видно было, как он в раздумье спускается вниз по мраморной лестнице. Вдруг на полпути управляющий остановился, схватился правой рукой за деревянные поручни, что красовались вдоль обоих краёв лестницы, а левую поднёс к сердцу. Феодосия Прокопиевна рванулась было за мил-дружком, но тут же остановилась. Видать, у неё тоже на сердце было неспокойно. Да и не след являть лишнюю заботу – увидит кто? А от злых языков не спасешься, да и не отмоешься.