Константин Соловьёв - Нантская история

— В ваших словах я слышу мудрость, удивительную для вашего возраста.

— Это не мудрость, это опыт, отче… Нет, мне хватит своего вина, оно по-своему недурно, и уж точно отвечает моему вкусу. Точно не хотите отведать?

— Не сейчас. Слишком много невеселых мыслей.

— Ну а я не откажусь… Клаудо!

Пить вино из бурдюка на холодной ночной улице под скрипящими ветвями деревьев, чувствуя себя зажатой между угрюмых темных стен, вдыхая запах многовековых испражнений — не самая лучшая затея. Пряная жидкость бьет в горло, выбивает дыхание, отдается волной тошноты в желудке. Но она помогает. Ночь становится немногим теплее, и в скрежете черепицы уже не слышится прежнего зловещего ритма, точно ее, как струны ржавой арфы, перебирает невидимая рука. С бурдюком хорошего вина можно надеяться пережить эту ночь. И, если повезет, увидеть зарю.

Я ненавидела этот город, сколько себя помнила. Ненавидела его невысокие покосившиеся дома, ненавидела чахлые уродливые деревья, ненавидела людей, которые его населяют, этих плотоядных человекоподобных существ с их быстрыми взглядами и хищными движениями, обожженными лицами и запавшими глазами. Ненавидела этого огромного зверя, который называется Нантом, его гниющий, зияющий провалами остов, его гнойные протоки, именуемые улицами, и его смрадное дыхание. Я бы сожгла его без остатка, если бы могла. И если бы огонь мог причинить ему хоть толику вреда. Нет, он останется жить, этот уродливый нарост на теле земли, и он окажется вечным. Даже когда истлеют все люди, которые его населяют, даже тогда он будет стоять здесь, на прежнем месте, отвратительный как могильник древних каннибалов. Столь же пугающий, столь же огромный, столь же бездушный. Было что-то унизительное в том, что мне приходилось идти на смерть его улицами. Так приговоренного к смерти ведут сквозь толпу, которая радостно улюлюкает, плюется и швыряется в него всякой дрянью. Этот город увидит мою смерть, а может и смерть тех людей, которые стали мне дороги. И он не содрогнется. Он высунет свой покрытый коростой скользкий змеиный язык, облизнется, и будет жить дальше. Слишком древнее существо чтобы умереть и изгнить в своей могиле.

Мы двигались по безмолвным улицам и чувствовали себя единственными источниками тепла в окружающем мире. Потому что весь мир сейчас состоял из холодного скользкого камня, острых углов и хищного ветра, норовящего пробраться во внутренности и попировать там. В домах давно погас свет, и они стояли мертвыми громадами — как скончавшиеся в своих парадных доспехах рыцари, продолжающие нести бесконечный и бессмысленный караул.

А еще в этой темноте были глаза. Я не видела их, но ощущала каждой порой своего неподвижного тела. За нами следили с того самого момента, как мы вышли из дома. И понятно — тайные слуги графа бдят даже ночью. Они невидимы в темноте, они бесплотные духи этого города, но они могут стать материальными, если потребуется — на счет этого я не сильно сомневалась. Стоит нам подойти к городским воротам, и они бесшумно обступят нас, танцующие тени с острыми отростками кинжалов. Танец стали продлится едва ли секунду. Потом они исчезнут, точно их никогда и не было, оставив посреди мостовой три неподвижных тела. Это тоже получится обыденно и просто.

Но пока наши невидимые спутники предпочитали выдерживать дистанцию, и я чувствовала на губах горькую, как хина, улыбку, слыша, как за нашими спинами скрипит потревоженная кем-то черепица, и замечая, как в переулках причудливо изгибаются и плывут тени. Мы были не одни здесь. Что ж, эти ребята достаточно расторопны. Должно быть, они сильно удивились, когда мы направились прямиком им в пасть. Что ж, всю жизнь мне приходилось удивлять людей — самых разных людей самыми различными способами.

— Надеюсь, мы не встретим нежданных попутчиков, — сказала я вслух.

Видимо, отец Гидеон тоже был достаточно наблюдателен.

— Не должны, — сказал он со значением, — Разве что, обычных уличных грабителей.

— Не их время. В этот час они уже прячутся по норам. Разве что мы встретим патруль стражи. Но нам-то ее бояться не стоит, ваша сутана — лучший пропуск здесь.

— Я бы предпочел не проверять.

— Тоже верно. Может, теперь расскажете, куда мы идем?

— Я условился о встрече в одном месте неподалеку. Старый дом на окраине. Нас там будут ждать.

— Стойте, отче, а когда вы успели? — я даже запрокинула голову, пытаясь увидеть его лицо, но увидела лишь тень его подбородка.

— Нынче вечером, — сказал он неловким, точно извиняющимся тоном, — Мне пришлось тайно выйти на связь с ними. Я имею в виду людей графа. Это получилось очень просто.

— Либри-терминал, — поняла я.

— Совершенно верно. Мне не пришлось ничего делать. Они уже ждали. Я получил электронную депешу, чье содержание было не очень объемным, но вполне конкретным. Я бы сказал, это была лаконичная записка, не оставляющая простора для толкований. В ней было заключено требование — чтобы я явился этой ночью по указанному адресу, если хочу чтобы все закончилось быстро и без лишних мучений близких мне людей. Обороты были совершенно нейтральными, но уверяю, меня бросило в пот, когда я прочитал.

— И вы смолчали! — не удержалась я.

— Извините… На то у меня была причина. Я до сих пор корю, что позволил вам уговорить меня. Кто знает, может хватило бы лишь моей жизни чтобы откупиться от этих мерзавцев…

— Не городите ерунды, святой отец. Это не те люди. Максимум, что они могут нам предложить — быструю безболезненную смерть. И знаете, мы уже в той ситуации чтобы этот вариант показался нам весьма щедрым с их стороны…

— Увы, скоро нам предстоит это узнать, — отозвался он безрадостно.

— Не печальтесь. Кто знает, может вас когда-нибудь за это канонизируют. Святой Гидеон Нантский — хорошо, черт возьми! Жаль, что я к вам не примажусь. Некрещеных не слишком охотно принимают в святые, я слышала. А ведь какой шанс бы был!.. Святая Альберка Хересская, например! Ей-Богу, мне было бы приятно, если бы прихожане пропускали стаканчик хереса за мое здоровье.

Двигаться по ночным улицам было тяжело, хотя мне не приходилось прикладывать для этого сил, все делали Клаудо с отцом Гидеоном. Но я все равно ощущала такое напряжение, словно мы двигались по огромной трубе, преодолевая невероятное давление. Как пузырьки воздуха, оказавшиеся в патрубке исполинского двигателя. И чем дальше мы двигались, тем сложнее мне было отважно смотреть вперед. Каждый шаг отдалял нас все дальше и дальше от Бальдульфа, от теплого дома, привычной кровати и надежных стен. Хотя расстояние уже не играло роли — первый шаг, сделанный за порог, уже проложил между нами тысячи миль. Чтобы заглушить ветер, гудящий в водосточных трубах и скрежещущий черепицей, мне приходилось болтать без умолку. Нелепая попытка задавить собственный страх. Отец Гидеон не поддавался на попытки разговорить его — был мрачен, молчалив и сосредоточен, как и подобает Воину Христову, отправившемуся на верную смерть. Наверно, с такими же суровыми ликами прежде собирались в свой последний путь святые и великомученики, чьи желтые изможденные лица встречались мне в церковном информатории.