Хелег Харт - Двухголовая химера

Я внимательно выслушал этот неказистый рассказ, про себя отметив, что он звучит даже правдоподобнее своего людского аналога – Священной книги. Человечество за бессчётные века сильно приукрасило факты своего происхождения и превратило их в захватывающий эпос. Наверное, человечеству легче жить, если есть огромный сборник священных текстов, в которых якобы содержатся ответы на все вопросы – и не важно, что далеко не все их находят. Им легче жить, осознавая себя частью великого замысла. Людям необходимо как воздух знать, что их жизнь имеет смысл, что все они кем-то для чего-то созданы, что у каждого из них есть нечто, называемое душой. И самое главное – это кажется единственно правильным вариантом, так что его и оспорить-то, не придумав столь же ёмкой и убедительной истории, не получится.

А моготы… Как оказалось, они знают, что они такое. Плод ошибки, плохая кровь. Скверна. Они живут мало, не питая иллюзий по поводу своего внутреннего мира, а потому не надеются на рай и умирают, как и сказал Харех, легко. Их не смущает факт, что они пришли ниоткуда и уходят в никуда, не оставляя после себя ничего, кроме потомства. Они – выродки, и знают об этом. Однако это не мешает некоторым из них мечтать о светлом будущем для своих детей.

– Скажи мне, Харех, – проговорил я, неумышленно понизив голос, – сколько тебе зим?

– Три десятка и восемь, – ответил старик, чьи руки уже покрылись пятнами, а спина не распрямлялась годами. – Я знаю, ты видишь наше уродство, гладкокожий воин. Но, я прошу тебя, не думай о нас плохо. Мы стараемся стать лучше, чем мы есть, но могот живёт и умирает так быстро, что не успевает понять, удалось ему прожить жизнь хорошо, или нет.

Старому шаману было невдомёк, что этим грешны не только моготы, но даже и те, кто живёт в несколько раз дольше. И уж тем более он не догадывался, что в этот момент я вовсе его не презирал, а как раз наоборот.

– А теперь я спрошу, гладкокожий, – старик смотрел на меня единственным зрячим глазом. – Я – шаман. Я чувствую твою великую силу. Ты можешь разорвать не-бо, если захочешь. Но ещё я чувствую твою ненависть к твоим сородичам. Она тоже сильна. Она гложет твою душу. Почему же ты не выпустишь её, чтобы она ушла?

Старый могот неведомым образом заглянул за завесу, за которую я и сам почти не заглядывал. Куда-то в корень моего подсознания, где рождалось всё, чего я не мог в себе объяснить. И оттого его вопрос заведомо не мог получить правдивый ответ.

– Наверное, я ненавижу людей, потому что у меня не осталось сил их любить. И себя я ненавижу наравне с остальными.

Старик покряхтел, причмокнул губами и сказал:

– Если это правда, то ты никогда не найдешь покоя. Ты ненавидишь людей за то, кто они есть, за их природу. Но природу нельзя ни любить, ни ненавидеть. Её можно только принимать, – проскрежетал шаман. – Другой нам не дано… Посмотри на меня, гладкокожий. На старого могота. Я скоро умру. Я мог бы до последнего вздоха ненавидеть людей за то, что они нас породили и за то, как они теперь к нам относятся. Как многие другие моготы, из других племён. Но я знаю, что это не поможет ни мне, ни моему племени. Это не изменит прошлого и не даст нам счастливого будущего. И я умру спокойным, потому что ненависть не живёт в моей душе.

Я не нашёлся с ответом. Посидел ещё немного, обдумывая его слова, а потом попрощался и вышел из хижины.

Потому что ни возразить, ни добавить было нечего. Странно, конечно, но старый могот оказался мудрее, чем я ожидал. А ещё – что уж совсем дико – он оказался человечнее людей. Всех, кого я знал.

«Это, наверное, оттого, – подумал я, – что, будучи человеком по названию, слишком трудно быть им ещё и по сути. Обычно получается только что-то одно из этого. А у меня и вовсе ничего. И на что я, спрашивается, надеялся? Что смогу иметь человеческую жизнь, категорически не желая быть похожим на людей? Что если скажу, что все эти бесчеловечные сволочи – не люди, то сам когда-нибудь смогу назвать себя человеком? Глупость, да и только. Самообман. Я не произошёл от людей, а теперь ещё и не могу заставить себя их любить. Кто угодно – Кир, Рэн, Харех – ближе к человеку, чем я. Поэтому у меня никогда не могло быть «долго и счастливо» в этом мире. Даже «коротко и счастливо» не получилось. Наивный дурак…»

Шагая и размышляя таким образом, я даже не сразу заметил, насколько разволновался. Новое понимание проехалось по старым больным местам колесом разочарования.

«А ведь после смерти Лины такое случилось впервые. – пришла мысль. – Давненько меня не беспокоили мысли о чуждости всему и вся».

Улёгшись на жёсткий кожаный топчан, я ещё долго прислушивался к себе.

Неужто во мне что-то ещё осталось?

Выходили ещё затемно, но небо на востоке уже начало светлеть.

Провожать вышло всё племя. Моготы снова протянули руки в жесте благодарности, а в самой середине, как чахлая тень, стоял Харех – он единственный не улыбался.

Раш-ха-тре нервно теребил в руках мешок со своей снедью, с нетерпением ожидая момента, когда мы уже пойдём. Не думаю, что это оттого, что ему хотелось поскорее вернуться – скорее мальчишка жаждал приключений. Он безмерно гордился тем, что именно на него возложили столь важную миссию.

– Счастливый путь, – сказал шаман на Локуэле. Мои спутники коротко поклонились.

– Спасибо за ночлег и проводника, – сказал я. – Мы не забудем вашей доброты.

Харех кивнул:

– Пусть горы будут добры к вам.

Развернувшись, я ещё долго чувствовал спиной взгляды стоящих в полном молчании моготов.

Вскоре мы попали на развилку, о которой говорил шаман. К северу виднелось широкое ущелье, окружённое угольно-черными горами, похожими на торчащие из земли клыки, на запад же уводила тропинка, ныряющая в скопление валунов. Раш-ха-тре уверенно свернул на последнюю.

Мальчишка шёл впереди и изредка оглядывался на нас – видимо, ему всё ещё не верилось, что он путешествует в такой компании.

– Славный малец, – ворчливо заметил Кир, всё ещё злой на меня за то, что я не выторговал у моготов ни одного драгоценного камня. – А главное, не разговорчивый.

– Ты рад этому или не рад? – не понял Арджин.

– Рад, конечно. Не люблю, когда кто-то что-то говорит, а я не понимаю, – ещё один злобный взгляд в мою сторону.

Тропинка вела нас среди камней около получаса. За это время рассвело, и я погасил люмик. Дальше путь шёл под уклон, спускаясь в узкую расщелину меж двух отвесных скал высотой в несколько десятков саженей. Идя по этому коридору, я обратил внимание, что обе его стены почти идеально подходят друг к другу по форме, словно раньше здесь была одна гора, которая потом раскололась надвое. В самый раз для засады.

Окликнув Раш-ха-тре, я спросил его, куда мы попадём, когда ущелье закончится.