Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

И так отвечал ему Сахэн:

— Уходи, не достоин ты дочери моей, прекрасной Хтайнэ-Ра.

Разозлился Тхай-Геру и прочь пошел.

А как успокоился, отправился к Старцу Горы — совета испросить. Долго взбирался Тхай-Геру на утес к пещере, где Старец жил. А как добрался, то поклонился ему низко и здравствовать пожелал.

Открыл Старец два своих глаза, а третий закрытым оставил. Знал Тхай-Геру: третьим глазом Старец мир мертвых прозревает, а потому, если на живого человека им посмотрит, значит, недолго тому жить осталось.

— Человече, — молвил Старец, — что тебе нужно, человече?

— Пришел я к тебе за ответом, Хозяин Горы. Узнать мне надо, как заполучить возлюбленную мою в жены.

— Тогда ты возлюбленную свою получишь, когда в дом ее третья беда войдет, — и закрыл очи.

Так и вышло, как Старец сказал. Ветром сорвало у Сахэна с Хтайнэ-Ра шатер, хотя у всех остальных жилища целы остались.

«Вот и первая беда, — думал Тхай-Геру. — Ничего, у меня шкур и кожи много. Быстро утешится Хтайнэ-Ра».

Следующий раз случилось так, что и без того скудная добыча стала у Сахэна из рук уходить.

«Вот и вторая беда, — радовался Тхай-Геру. — Но ничего. Нет в племени лучшего охотника, чем я. Недолго прекрасной Хтайнэ-Ра голодать».

А потом навалилась на Сахэна хворь невиданная. Уж и знахари бились с ней, да все без толку. Угасал Сахэн на глазах. Видел Тхай-Геру отчаяние возлюбленной своей, и думал:

«Вот какова она — беда третья. Умрет Сахэн — моей Хтайнэ-Ра станет. Но разве есть у меня для нее другой отец?»

И растерялся Тхай-Геру, не зная, как ему быть. И умрет Сахэн — плохо, и выживет — плохо. На перепутье встал он: то ли смерти Сахэна ждать, а после Хтайнэ-Ра в жены брать, то ли опять к Старцу Горы идти, за советом. И как утро девятого дня занялось, решился Тхай-Геру, отправился к Старцу.

— Человече, — молвил старец, — чего тебе надобно, человече?

— Пришел я у тебя ответа спросить. Не откажи.

— Спрашивай, человече.

— Говори, что сделать нужно, чтобы отца прекрасной Хтайнэ-Ра спасти?

— Это просто. Отступись от дочери его. Тут же отец ее выздоровеет. Но тогда женой тебе ее не видать.

Опечалился Тхай-Геру, ликом поник, однако поступил так, как Старец Горы велел. Поступил так — и сон ему приснился, в котором Гора сказала ему:

«Тхай-Геру, Тхай-Геру, истинный воин всегда знает, когда в бой идти, а когда в отступлении истинная сила сокрыта. Выдержал ты испытание, показал, что поистине имя тебе Тхай-Геру — Лисий След».

А наутро к нему Сахэн явился и так молвил:

— Тхай-Геру, пока лежал я в беспамятстве, Дух Горы говорил со мной. И сказал он: если выживешь, отдай свою дочь в жены человеку, которого Тхай-Геру называют. Кто я, чтобы с Духом спорить? Бери ее, коль она сама не против.

Так вот и случилось, что стали Тхай-Геру и Хтайнэ-Ра спутниками-в-жизни. Всякое промеж них случалось, но не забывали они любви, и помнил Тхай-Геру испытание свое. Потомки их до сих пор промеж нас живут. Славные из них воины и охотники получаются.

Среди ночи раздался стук, а вслед за ним грохот раскрываемой двери.

Элимер вскочил на кровати, скинув голову Шейры со своего плеча. Впрочем, айсадка тоже проснулась, стоило ей услышать шум.

Что-то страшное должно было произойти в Отерхейне, если его осмелились потревожить среди ночи! На пороге стоял растерянный стражник с факелом, а подле него тяжело дышал человек в запыленной, грязной одежде.

— Кто такой? — рыкнул Элимер. — Как смеешь врываться? На нас напали?

— Нет, повелитель, — незнакомец покачал головой.

— Тогда у тебя есть иная причина для подобной наглости?

Элимер не понимал, что происходит. Если не война заставила подданных тревожить кхана, тогда что? Скоро, впрочем, он это выяснит. Судя по одежде и внешнему виду, стоящий перед ним человек — один из серых странников.

— Причина имеется, мой Кхан, — ответил он.

— Хорошо. Ступай в библиотеку, я сейчас подойду.

Как только серый со стражником вышли, Элимер зажег свечу, метнул на Шейру встревоженный взгляд, получил в ответ такой же, затем быстро оделся и вышел.

— Меня называют Илнир, повелитель. И у меня плохие вести, — он стоял в дальнем углу библиотеки и выглядел немного спокойнее, чем когда ворвался в покои повелителя.

— Говори.

— Царица Илиринская — Лиммена — умерла.

— Что здесь плохого? Новость замечательная! — воскликнул Элимер. — Латтора и Марран уже приняли власть?

Илнир заметно смутился и заволновался:

— Нет, повелитель. На трон взошли племянница Лиммены — Аззира, и ее муж — бывший раб.

— Это похоже на переворот, — озадаченно протянул кхан. — И как отреагировала знать на то, что правитель — раб? Мне доносили, что Аззиру выдали за него, чтобы лишить возможности стать царицей.

— Так и есть, повелитель. Но он оказался не обычным рабом, — Илнир заволновался еще сильнее, и Элимер понял: серый о чем-то не договаривает, словно старается подготовить к какой-то страшной вести.

— Хватит полунамеков, — процедил он. — Говори как есть!

— Слушаюсь, мой Кхан. Раб этот… — Илнир остановился на полуслове, судорожно сглотнул, а затем на одном дыхании выпалил:

— Это твой брат. Аданэй.

Лиммена умерла в конце весны, когда земля Илирина Великого возрождалась, ненасытно впитывая любовь юного солнца.

Рассветное марево полнилось дыханием расцветающих деревьев, но в покоях умирающей повелительницы, которая уже не вставала с ложа, ничто не напоминало о благоухании природы. Лиммена приказала закрыть и занавесить окна, она говорила, что не в силах видеть цветущее великолепие, слышать ароматы и понимать, что это последняя в ее жизни весна.

«Лучше я не буду знать о времени, лучше я останусь вне времени», — сказала она.

Лиммена могла принять яд и не мучиться. Когда-то, в ожидании своей неминуемой гибели, она так и собиралась поступить. Но теперь многое обстояло иначе.

Она лежала на промокшей от пота простыне, постоянно принимала маковые капли, которые должны были избавить от боли, но отчего-то лишь немного притупляли ее. Лиммена лежала и, не отрываясь, вглядывалась в лицо любовника, крепко, до хруста в костях, сжимая его руку. Она смотрела так, словно собиралась увести его с собой, в мир теней.

Из-за него — Аданэй знал, — именно из-за него женщина не выпила яд. Она готова была продлить собственные мучения, лишь бы видеть Айна дольше, лишь бы не расстаться с ним раньше времени. Если раньше Лиммена стеснялась, когда Айн становился свидетелем ее болезненных приступов, то теперь она с детской настойчивостью требовала, чтобы он не отходил от нее ни на минуту. Больше в палатах не осталось никого, царица выгнала всех, кто пришел к ней с визитом и словами поддержки. Даже собственную дочь она попросила уйти, отговорившись тем, что Латторе слишком тяжело видеть медленное угасание матери.