Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Шейра пропустила мимо ушей всю эту речь, но последняя фраза все-таки достигла ее слуха. Айсадка резко выбросила вперед руку, врезавшись ладонью в лицо Отрейи. Та громко вскрикнула и, зажимая обеими руками разбитые нос и губы, отползла в угол и уже оттуда, хлюпая кровью, промычала: «Сумасшедшая. Такая же сумасшедшая, как твой муж».

Но Шейра, вновь застыв без движения, этого уже не услышала,

— Видольд? — окликнул кхан телохранителя, когда перед рассветом откинул полог шатра и вышел, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сегодня он проснулся еще до солнца и как ни старался уснуть снова — безрезультатно. Но вот отчего Видольд не спал, а сидел у костра? Телохранитель должен быть отдохнувшим и полным сил, дабы защищать повелителя в бою и не только.

— Видольд! — повторил Элимер и в этот раз воин обернулся. — Почему ты опять не спишь?

— Муки совести, Кхан, не дают мне уснуть, — насмешливо растягивая слова, произнес тот.

— Прекрати глупые шутки! — приказал Элимер, тоже подсаживаясь к огню.

— Я, конечно, слушаюсь, Кхан. Но тогда кто будет тебя смешить и избавлять от чувства собственного величия?

— Если бы я хотел, чтобы меня смешили — завел бы шута, — парировал он.

— А как насчет чувства величия? — улыбнулся воин и тут же, не оставляя правителю времени рассердиться, спросил: — Отчего тебе самому не спится?

— Я не могу спать. Мои мысли сейчас не о моем величии, а о другом. У них, — он кивнул в сторону Антурина, — моя Шейра.

— И что же ты намерен с этим делать?

— Вызволить ее.

— Как?

— Видольд, если бы я знал как, поверь, я спал бы сейчас подобно младенцу. Но я не знаю. И никто другой не знает. Штурмовать крепость нельзя — тогда ее могут убить. Выкрасть? Попробовать можно, но я уверен, что это бесполезно. Аданэй не такой дурак, чтобы оставлять ее без надежной охраны в дюжину воинов. А ты что думаешь? Есть какие-нибудь мысли?

— Нет, Кхан, никаких, — после недолгого молчания покачал головой телохранитель.

— Что ж, значит, выхода нет — придется рискнуть и пойти на штурм.

— Эй-эй, ты бы не торопился. Не смогут же они просидеть в этой крепости вечно, сами вылезут, и штурм не понадобится.

— Вылезут и увезут Шейру с собой? Или убьют? Тебе что же, Видольд, не хочется ее освободить?

— Ну отчего же не хочется? Мне девчонка тоже нравится.

— Кханне.

— Хорошо, пусть кханне. Только ты не волнуйся о ней раньше времени.

— Почему? Иногда мне сложно тебя понять.

— Так это оттого, что негоже нам, простым смертным, занимать думы Великого Кхана.

— Простым смертным? Вообще-то иногда мне кажется, будто ты не так прост…

— Так это ты меня, Кхан, еще пьяным в хлеву да со свиньями не видел! — расхохотался воин.

— И не желаю видеть. Прекрати зубоскалить.

— Я-то прекращу, только тогда мы оба от тоски да тревоги скиснем, — неожиданно серьезно отозвался Видольд. И еще серьезнее добавил: — Сдается мне, ничего дурного твой брат с твоей женой не сделает.

— Откуда знаешь?

— А я не знаю. Просто ощущение такое. А мое чутье, знаешь ли, не раз мне самому жизнь спасало, да и ребятам моим. Еще с той поры, как я разбоем промышлял. Привык я ему доверять, Кхан. И сейчас оно мне говорит, что все само собой сложится.

— Я не могу ждать, пока сложится. Она там, наверное, с ума сходит. Аданэй наверняка поведал ей о моей якобы смерти.

— Да, это плохо. Этак она с тревоги и от бремени раньше времени разрешится…

— Надо как-то ей сообщить.

Видольд помолчал и вдруг воскликнул:

— Дутлы мы с тобой, Кхан! Как есть дутлы! Серые твои на что?!

— Верно… — удивился Элимер, недоумевая, как он сам до этого не додумался. Серые способны на многое. Вызволить Шейру они не сумеют, а вот передать ей послание — вполне. Некоторые из них остались в Антурине, а некоторые — здесь, при его войске. Они сумеют связаться друг с другом, у них полно хитростей, не известных даже ему, кхану.

— Есть только одна проблема, — продолжил телохранитель. — Шейра не умеет читать.

— Не умеет. Но у айсадов тоже есть свои символы. Некоторые из них, самые простые, она мне показывала.

Элимер достал лежащую в куче дров ветку, кинжалом отщепил от нее плоский кусок и, низко сгибаясь, коряво вырезал на нем незнакомыми большинству людей знаками: «Я жив. Шакал не знает».

Следующие дни тянулись для Шейры словно один бесконечный, она не знала сколько прошло времени, просто не ощущала его, не отличала утро от ночи. Единственной границей, еще хоть как-то разделяющей сутки, оставались моменты ее пробуждения от краткой неспокойной дремы, в которую айсадка периодически впадала. И с этого пробуждения вновь начинался кошмар реальности. Шейра ненавидела просыпаться, ненавидела миг перехода из сна в явь, когда долю секунды не осознавала себя и даже могла проснуться в хорошем настроении благодаря какому-нибудь светлому сновидению; но тут же болезненная вспышка в голове сметала последние остатки дремоты, и возвращалось воспоминание: Элимер умер.

Элимер! Умер!

И «Нет! Нет, не может быть!» — как заклинание.

Она почти не ела. Почти — потому что все-таки осознавала необходимость пищи, нужной не ей — ребенку, которого она обещала родить здоровым и сильным. Ибо сын Элимера не может, не должен быть иным.

Шейра через силу откусила ломоть пресной лепешки, еле-еле прожевала, а остальное отложила в сторону. Ей казалось, что если она проглотит еще один кусок, ее стошнит. Зато Отрейя с аппетитом съела все, что ей принесли, и теперь краем глаза косилась на тарелки Шейры.

— Эй, кханне, — бросила она, — если ты не будешь, может, я возьму, а?

Не услышав ответа, Отрейя, поглядывая на Шейру, взяла ее тарелку и даже недоеденный кусок лепешки, в который тут же вгрызлась, одновременно продолжая болтать.

— Хотя тебе бы самой получше питаться. У тебя все ж ребенок будет. Если сама не хочешь, так хоть его не обделяй, — трещала она, не переставая жевать.

Отрейя оказалась не злопамятной и успела забыть о том, что пару дней назад Шейра разбила ей лицо. Уже тогда, спустя несколько часов, она снова начала верещать и задавать вопросы, не обращая внимания, что айсадка ее не слушала, а вопросы так и оставались без ответа. А может, ей просто овладела скука, и болтала она единственно для того, чтобы слышать звуки собственного голоса.

— Ну, так у нас возле дворца был такой пруд, — повела Отрейя рассказ, в смысл которого Шейра не вникала, воспринимая его как надоевший, но неизбежный фон, пока девушка не вскрикнула: — Ой! Проклятье, из чего они его делали, я чуть зубы не сломала!

Затем на какое-то время образовалась тишина, сопровождаемая только непонятного происхождения возней. Это Отрейя начала с интересом отщипывать от лепешки маленькие кусочки, пока в руках у нее не образовалось что-то темное.