Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аданэй выскочил из барака так, словно за ним гналась стая разъяренных оборотней. Он вскочил на жеребца и умчался прочь. Он сам не знал куда. Но воины последовали за ним. Двуликий Ханке! Он хотел остаться в одиночестве!

— Уезжайте! — рявкнул он. — Возвращайтесь в Лиас или в Эртину. Сейчас же!

— А ты, государь?

— Никаких вопросов! Уезжайте! Это приказ.

Они послушались. Они остановились. Аданэй подстегнул коня, пуская его в галоп. Он не знал, куда вынесет его скакун. А тот вынес его обратно в город, который уже пробудился ото сна и кишел людьми. Люди. Он не хотел видеть людей. Хотя какая разница? Люди, деревья, звери — какая разница?

Аданэй соскочил с коня, тут же о нем позабыв, и пустился бесцельно плутать по улицам и крошечным закоулкам.

А в голове так и стучало: «Ты сначала делаешь подлость, а потом долго казнишь себя… Казнишь себя».

Озвученная правда молотом стучала в висках. И теперь эту правду ему уже не забыть никогда.

— Ром, — приказал он трактирщику, кидая на грязную стойку харчевни горсть монет. — Много рома.

Он не знал, как очутился в этом трактире, но он здесь очутился — а значит, так тому и быть. Аданэй выпил все, что ему принесли. А потом снова бродил по городу. А потом снова оказался в трактире, теперь уже в другом. И так продолжалось: город — трактир, трактир — улочки. Он пришел в себя на закате и понял, что изрядно пьян, так пьян, как не был, наверное, за всю свою жизнь, и если не остановится, то прямо здесь же, под столом, уснет.

— Господин, — сквозь пьяный дурман послышался ему слащавый женский голос, — ты так давно сидишь здесь и пьешь совсем один. Может, тебе уже захотелось утех? Я стану крепко тебя любить. И всего лишь за двадцатку медяков.

«Шлюха, — с трудом понял Аданэй. — Что ж, люби меня, шлюха, почему бы и нет? Ты — шлюха, моя жена — шлюха, да и я сам, если подумать…»

— Пойдем, — сказал он вслух.

И они пошли. Куда — он не знал. Но только оказались они позади какого-то пустующего полуразрушенного сарая.

— Красавчик, — развратно звучал голос, лица которого Аданэй при всем желании не мог рассмотреть — оно расплывалось перед глазами.

— О, ты слишком пьян, — разочарованно протянула женщина. — Какая жалость. Но может, хотя бы поцелуешь меня? За поцелуй я с тебя денег не возьму.

— Почему бы и нет? — и он впился в большие мягкие губы.

А потом заплетающимся языком понес разную околесицу. И удивительно, женщина не уходила. Она слушала, иногда глупо хихикала, но не уходила. Хотя он так и не дал ей денег. Собственно, у него их уже и не было. На поясе вместо кошелька болтался только кожаный шнурок, на котором тот некогда был подвешен.

«Меня уже успели обокрасть, — лениво, без всякого интереса подумал Аданэй. — Наверное, она меня и обокрала».

— Какой ты… — продолжала говорить женщина. — Никого красивее в жизни не встречала!

— Куда уж тебе, в этой своей деревне…

— Хотела бы я посмотреть на тебя, когда ты трезв.

— А ты в Эртину приезжай, в царский дворец. Останешься там со мной. Подумаешь, одной шлюхой больше, одной меньше…

— Ты служишь во дворце?

— Дура! Я не служу. Я — царь. Царь. Аданэй Кханейри. Меня так зовут. Ты запомни. Спросишь меня, когда будешь в Эртине.

— Царь?! О, какой ты шутник, — она захихикала. — Я ни разу не видела царя, но думаю, ты не хуже.

— Как это не видела? Он перед тобой.

Женщина снова принялась хихикать, и Аданэй сквозь пьяный угар понял — ему не верят.

— Слушай, женщина, не знаю, как тебя звать…

— Уилейла.

— Уиле… как? В общем, ладно, неважно. Как ты смеешь мне не верить?

Она опять захихикала, ведь она тоже была пьяна, но естественно, в своем состоянии Аданэй этого просто не замечал.

— Я тебе нравлюсь, да?

— Ага.

— А ведь я подлая тварь.

— Зачем ты так?

— А потому что это правда. Если увидишь меня трезвым, Уиле… неважно… ты в меня влюбишься. Да-да, а я буду над тобой смеяться. Я всегда так делаю, я же подлая тварь.

— О, я уже влюблена! — она смеялась.

Аданэй посмотрел на нее с укором в мутных глазах.

— Слушай, женщина, как тебя там, не ври! Когда ты в меня влюбишься, тебе не хихикать захочется, а сдохнуть, поняла?

— Поняла, — опять смех.

— Хи-хи-хи, — передразнил ее Аданэй, непонятно чему разозлившись. — Дура! Целуй меня лучше! Давай целоваться всю ночь!

Но стоило женщине припасть к его губам, как он почувствовал, что все завертелось, закружилось перед глазами, заплясало небо, зашатались дома, а потом, кажется, и он сам куда-то полетел. Улетая, он еще слышал голос женщины, хотя уже не улавливал смысла ее слов. А дальше началось и вовсе что-то непонятное — он видел, как Вильдерин, еще прежний, не уродливый и не злой, сидел у ног бессмертной Шаазар, а потом она его целовала. Еще он видел дикарку, жену брата. Она сказала: «И тело твое будут жрать черви». И затем родила червя. И Аданэй в бреду подумал: «Великий Червь, сожри меня».

Потом закрутилось и вовсе что-то невообразимое. И лишь затем пришла вожделенная пустота и забвение.

Он очнулся оттого, что сверху что-то капало, а у него возникло ощущение, будто он валяется, едва не тонет в огромной луже. Так и оказалось. Ночью начался дождь, который не прекратился до сих пор. Аданэй попытался что-нибудь вспомнить, но в голове вместо памяти нащупал только противную вязкую кашу. Последнее яркое воспоминание — Вильдерин и его мстительные слова, а дальше лишь смутные образы. Ясно только одно — накануне он напился как самый распоследний пьяница. Тело подчинялось плохо, словно его набили соломой. Аданэй попытался подняться, его вырвало прямо на одежду.

«А, терять уже все равно нечего», — решил он, оглядывая себя. Вся одежда была в грязи, а обувь, пояс с оружием и украшения — сняты. Аданэй прикоснулся к мочке уха — на кончиках пальцев остались следы спекшейся крови — серьгу тоже украли.

Болели глаза, двигать ими оказалось жесточайшей пыткой, а потому дальше он старался смотреть только прямо перед собой. Покачиваясь, встал на ноги.

И именно в этот момент услышал в голове знакомый голос:

«С пробуждением, царь».

«Убирайся из моей головы», — огрызнулся он.

«Всего только один вопрос, очень уж интересно: удалось тебе утопить в вине угрызения совести?»

«Уходи», — простонал он.

«Знаешь, на заре моей жизни мне довелось плавать с пиратами, — непонятно к чему сказала Шаазар. — Да-да, они существовали уже и тогда. Так вот, среди этих людей бытовала поговорка: парус поник — хватайся за весла».

Ее голос отдавался болью в висках, и Аданэй хотел лишь одного — чтобы он затих.

«Оставь меня в покое. Я не звал тебя, уйди!»

«А я прихожу, когда вздумаю. Но сейчас так уж и быть, оставлю тебя наедине с чувством вины. Как он все предугадал, а? Умным мальчиком оказался твой друг. Прощай, мой Аданэй. Точнее, до встречи. Скорой встречи».