Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Так ты и правда не знал? — распахнув глаза, пролепетала Рэме.

— Какая разница? Я тебя спросил, где шахта! И почему ты, если так о нем переживала, не выкупила его?!

— Я пыталась! — воскликнула Рэме. — Но он там на особом положении. Он не продается, — и едко добавила. — Приказ царя. Так мне сказали.

— Старая сука ответит за это…

— А шахта недалеко, — не обращая внимания на прозвучавшее замечание, продолжила Рэме. — Пара часов верховой езды на северо-восток от стен Лиаса. Там начинаются каменные холмы, которые переходят в горы. Ты их легко найдешь, они видны уже отсюда, так что не заблудишься. И если Вильдерин еще жив…

— Замолчи! Он жив! — воскликнул Аданэй и рассеянно добавил: — И да, спасибо, Рэме, ты славная девочка.

Развернувшись, он двинулся обратно в заметно поутихшую пиршественную залу, уже не обращая внимания на оставшуюся на балконе девушку. Сейчас он скажет собравшимся там свое последнее на сегодня царственное слово и уйдет спать. Если, конечно, сможет заснуть. Но все равно сейчас он никуда уже не поедет. Завтра, лучше всего завтра с утра.

На том и порешив, Аданэй ускорил шаг. Он освободит Вильдерина, он вернет его во дворец, хоть даже ему придется каждый день встречаться с ним взглядами. Но он сделает это. Завтра.

Солнце всплывало над горной грядой, окружавшей котловину, где велась добыча угля. Уже издали можно было заметить грубо сколоченные деревянные бараки, в которых содержали рабов, но сейчас в них вряд ли кто-то находился.

Аданэй знал — знал по собственному опыту, — рабов поднимают еще затемно. А кто-то, возможно, работает и ночью в чадящем свете факелов. Но Вильдерину, его бывшему другу Вильдерину недолго осталось находиться на этих тяжких работах, ибо кто ему, царю, посмеет запретить забрать раба?

Воодушевленный этой мыслью, Аданэй пустил коня вскачь, а следом за ним понеслась и та дюжина воинов, которую он взял с собой. Глашатай на ходу трубил, что едет царь Илиринский Аданэй. Надсмотрщики, позабыв о работе, со страхом наблюдали за приближающейся процессией. Они не понимали, что могло понадобиться царю в этом захолустье и тем более на их шахте. Не иначе что-то недоброе их ожидало: правители просто так в гости никогда не ездили.

— Ты, — обратился царь к надсмотрщику, который показался ему старшим. — Отвечай. Приблизительно полгода назад сюда привезли одного раба. Он мне нужен.

Аданэй говорил грубо, ведь племя надсмотрщиков он недолюбливал с тех самых пор, как сам побывал их жертвой.

— Его называют Вильдерин, его привезли из Эртины, из царского дворца. Молодой, смуглый, волосы темные и длинные. Красивый, — чуть помедлив, добавил Аданэй, чтобы уж точно не возникло сомнений в том, кого именно он ищет. — Я знаю, что он здесь. И он мне нужен.

— Повелитель, — с поклоном отвечал мужчина, — прости, я здесь недавно. Я и не знаю, кого привозили тогда из дворца. Это должен знать Исанхис, он здесь уже давно, но сейчас он внизу, в шахте.

— Так приведи его!

Надсмотрщик бросился выполнять волю царя, а Аданэй остался ждать, сгорая от нетерпения и чувствуя, как от волнения начинает крутить в животе. Ему показалось, будто прошли часы, хотя едва ли пробежало несколько минут, когда наконец-то перед ним предстал вышеупомянутый Исанхис.

— Великий, насчет раба, про которого ты спрашивал, — сходу начал он говорить, порадовав Аданэя тем, что не стал тянуть время, распинаясь в подобострастных приветствиях. — Я его помню.

— Он жив?

— Да, да, — поспешил заверить его Исанхис, — жив. Он здесь. Я сразу взял его с собой, как только услышал, что он тебе нужен. Сейчас раб заперт в бараке. И если повелитель желает видеть его…

— Желаю. Веди.

Бараки, вдоль которых повел его надсмотрщик, выглядели жалко: старые, местами прогнившие — видимо, побегов здесь не опасались. Через приоткрытые двери некоторых из них — тех, которые сейчас пустовали, — доносилось зловоние отходов и испражнений, так что Аданэй едва не зажал нос. Однако надсмотрщик все-таки заметил реакцию царя и предупредительно поинтересовался.

— Быть может, государь желает, чтобы я вывел раба наружу? Там, в бараках, такая вонь. Мы-то здесь привычные, конечно, но тебе, повелитель, наверное, дышать нечем.

— Потерплю, — бросил Аданэй. Он не желал, чтобы Вильдерина сейчас выводили и десятки глаз стали бы наблюдать за их беседой. Нет, он хотел увидеть его наедине.

Исанхис кивнул, отомкнул навесной замок на двери и отошел, пропуская царя вперед.

— А теперь уйди прочь, — Аданэй пошарил вокруг глазами. — За четвертый, если считать отсюда, барак.

И вновь надсмотрщик согласно склонил голову. И когда фигура его отдалилась на достаточное расстояние, Аданэй схватил рукоять двери, глубоко вздохнул и рванул ее на себя. Дверь со скрипом поддалась — и отворилась.

/И было записано Адданэем Проклятым — царем Илиринским в год 2465 от основания Илирина Великого/.

«Дверь отворилась, и я едва не задохнулся от вони, ударившей мне в нос, и почему-то даже зажмурился. А потом, когда открыл глаза, увидел. Его. И я его не узнал. Тот, кто стоял передо мной с бельмом на левом глазу не мог быть Вильдерином! Этот жалкий калека с коротко остриженными волосами, сломанным носом и рваным багровым шрамом, уродливо пересекающим почерневшее лицо, просто не мог быть блистательным красавцем Вильдерином!

И я разом позабыл все слова, которые собирался произнести. Все слова, что сочинил по дороге сюда. Я только стоял — и смотрел, не в силах прийти в себя от ужаса, от боли, от презрения к самому себе. Кажется, я смог выдавить из себя лишь его имя:

— Вильдерин…

А он сказал:

— Что угодно Великому Царю Илиринскому? — и поклонился. В голосе его я услышал лишь апатию.

— Вильдерин, — снова повторил я.

А затем начал бессвязно оправдываться, словно мои оправдания что-то для него значили. Я говорил, что не знал, не хотел, что я все исправлю и увезу его отсюда. Обратно во дворец. И все станет как раньше. И он больше не будет страдать. Никогда. И что-то еще в этом духе. Я говорил и сам чувствовал, как нелепо звучат мои слова в этом проклятом богами месте, но ничего не мог с этим сделать.

А на его лице, его некогда красивом лице, прорезалась кривая, злая ухмылка, сделав его еще уродливее.

— Вильдерин мертв, Великий Царь, — сказал он. — Ты нашел не того. Здесь меня называют доходяга Ви. А иногда просто задохлик. Как тебя нравится больше? А, Великий Царь? — и он издевательски расхохотался. И когда он это сделал, я заметил, что во рту его отсутствует добрая половина зубов. И мне захотелось завыть от жалости к нему, от презрения к себе и от жгучего стыда, который я испытал. Но я сдержался.