Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Таарис тебе имя. Но есть еще одно — тайное, имя души, как принято у моего народа. И звучит оно Ирэйху-Ше — Тот-Кто-Приходит-Вовремя.

Только посмотрев на Ариста, Элимер вспомнил о том, о чем непростительно позабыл. Отрейя! Она тоже была заложницей!

— Арист, а где Отрейя? Илиринцы увезли ее?

— Нет, — наместник побледнел, опасаясь гнева повелителя, — не увозили. Она умерла.

— Что?

— Слуги, которые оставались в замке, утверждают, что повесилась она. На собственном поясе, — упавшим голосом промолвил Арист.

— Это одно из наихудших известий… Даже мятежники были не так плохи. Будь прокляты илиринцы! Они за все поплатятся!

И, не дожидаясь ответа, отвернулся к окну. Арист с поклоном, которого кхан уже не видел, поспешил удалиться.

— За это и многое другое, — прибавил Элимер.

Через арку окна он видел распростершийся внизу Антурин: почерневшие скелеты домов, потерянно шатавшиеся между ними жители. И пусть он чувствовал радость из-за рождения сына, а также из-за того, что опять подавил мятеж — хотелось бы верить, в этот раз окончательно, — и пусть он вернул Антурин, но теперь ему надлежало позаботиться и о людях, и о стенах. Если из ближайших к Антурину городов уже спешили груженые снедью караваны, то с домами и стенами все обстояло куда сложнее. Пока он не отстроит город заново, придется позабыть и об илиринцах с Аданэем, и о войне с местью. Восстановление провинции займет не один месяц.

Мысли эти отозвались привычной болью в висках, душная ненависть снова обрела власть над душой, прогоняя только что пережитую радость. Ярость — сдерживаемая, глухая — разлилась по всему телу. И снова все окружающее предстало в кроваво-багровом одеянии. Элимер все чаще думал, что от подобных приступов не сумеет избавиться, пока не увидит Аданэя мертвым. Причем мертвым от его, кхана, руки.

Он еще долго стоял, всматриваясь в окно. И лишь успокоив мысли, отправился в покои к жене.

Мерзлая ночь уже затопила мир, но помещение, освещенное пламенем свечей, казалось бархатистым и теплым.

— Элимер, прости меня, — тихо сказала Шейра.

— За что? — искренне удивился кхан.

— Отрейя. Она не сама себя убила. Это я ее…

— Ты?! — Элимер даже приподнялся на локте. — За что?

— Ведь ты не хотел, чтобы твой брат узнал, что ты жив. А она собиралась рассказать.

— Значит, в этом дело?

— Да. Только так она бы замолчала. Она была готова на все, лишь бы твоему брату угодить.

— Неудивительно, — фыркнул Элимер. — Я должен был сам догадаться. Несчастная в браке девчонка, перед которой вдруг предстал во всей своей красе царь Илиринский. Понятно. Но боюсь, как бы твой поступок не принес нам неприятностей больше, чем могла бы принести болтливость Отрейи. Если Иэхтрих узнает…

— Прости, — Шейра совсем расстроилась.

— Ты не могла знать всех этих тонкостей в игре между государствами. Я не виню тебя, — поспешил кхан успокоить жену. — А Иэхтриху не обязательно знать правду. Что касается Отрейи — она собиралась меня предать. Пусть это предательство и не грозило особыми бедами, но зато мы не увидим от нее предательства большего. Раз уж, как оказалось, она на него способна.

— Можно сказать, что она убила себя потому… — айсадка задумалась, — потому что илиринцы надругались над ней. Этому все поверят.

Элимер не ответил, только погладил Шейру по волосам. Айсадка зевнула и заснула почти сразу. А кхан еще долго лежал без сна, размышляя обо всем, творящемся в Антурине и о своей жене, только что открывшейся перед ним с другой стороны.

«А еще говорила, что не хитрить не умеет», — подумал он с усмешкой, прикоснувшись губами к ее затылку и вдохнув теплый аромат ее волос.

Аданэй услышал грохот закрываемых ворот. Все-таки успели. Стены надежно защищали город Лиас, а Элимер не имел того огня, способного пожирать камни. Сюда Отерхейн уже не сунется. Пока не сунется, поправил он сам себя, потому что знал: еще несколько месяцев, необходимых для восстановления Антурина, и Отерхейн двинется на Илирин ради моря и мести. Но если бы не его, Аданэя, набег, сначала казавшийся таким нелепым, вторжение произошло бы куда скорее. Так что он подарил стране вожделенную отсрочку.

«И все же, могло быть еще лучше, — подумал Аданэй, вспомнив о воинах, отсеченных от основного войска и почти наверняка уничтоженных, и о деревнях, по которым проехался его брат. — Могло быть лучше, если бы враги опомнились чуть позже. Проклятый Элимер!»

В Лиасе решили задержаться на пару суток, а потом выдвинуться дальше, к сердцу страны. Воины разместились кто где — на постоялых дворах, в бараках, и просто в поле. Осень еще только-только началась, и спать на сене, завернувшись в плащ, было совсем не холодно. Кайнис, тысячники и прочая воинская знать устроились в богатых домах города. А царя с военачальником принял у себя градоправитель. Не приходилось сомневаться, после двух суток, что проведет здесь войско, Лиасу придется не один день восполнять городскую казну до прежних размеров.

— Как замечательно, правда, Хаттейтин? — обратился Аданэй к военачальнику, оглядывая красивых рабов, которые встречали их цветами и изысканными блюдами. — Почти как в Эртине. Оказаться после дикого Антурина среди красоты и изыска. Потрясающе, не находишь?

— Нет ничего лучше, — откликнулся военачальник, не заметив в голосе царя прикрытой насмешки. А тот добавил:

— Интересно, и как мы рассчитываем сокрушить Отерхейн, если в оружии больше всего ценим не смертоносность, а изящество выгравированных на рукояти узоров, а воинам предпочитаем красавцев-рабов?

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, мой властитель. Гравировке придается значение лишь на парадном оружии, а рабы…

— Я знаю, что преувеличиваю! — оборвал его Аданэй. — Я специально преувеличиваю, чтобы показать всю нелепость этой одержимости красотой. Илирин закупает за морями бесценные статуи и дорогих рабов, когда надо закупать оружие, доспехи и набирать в войско наемников.

— Прикажешь заняться этим по возвращении? — полу утвердительно спросил Хаттейтин, ничем не выдав своего удивления внезапно переменившимся настроением царя.

— И даже до того, как вернемся. Я уже давно начал этим заниматься. А почему моим приближенным ни разу даже мысли об этом не пришло? А, Хаттейтин?

Тот промолчал, и Аданэй, больше не задерживаясь, двинулся промеж цветов, блюд и рабов к встречающему его с поклоном хозяину дома — седому градоправителю Милладорину.

— Великий царь, — повел речь Милладорин, — я счастлив видеть тебя и нашего славного военачальника в своем доме.

— А я рад оказаться здесь, — ответил Аданэй, — и познакомиться с одним из тех, кто делает Илирин процветающей страной.