Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Элимер заметил краем глаза, как пало несколько его воинов. Что ж, даже в таком стремительном и легком бою жертв не избежать. Но долг предводителя в том, чтобы свести их к минимуму. По знаку кхана телохранители образовали вокруг него плотное кольцо, и Элимер достал рог. Раздался громкий гул, перекрывающий шум битвы, и из зарослей выскочил засевший там загодя этельд. Дикари растерялись, но сообразили быстро, и вот уже часть их развернулась к новому противнику. Кольцо вокруг правителя распалось, и снова он включился в бой.

Но неожиданно что-то изменилось. Странное головокружение, и Элимеру показалось, будто время замедлило свой бег. Он заметил устремленный на себя взгляд холодных серых глаз, смотрящих с обезображенного ненавистью лица. Звуки смолкли, поглощенные вязким и будто бы застывшим воздухом, и теперь он слышал только свист несущейся стрелы и тонкое дрожание тетивы. Возникло ощущение, будто он смотрит в глаза собственной смерти. Стрела в этом замедлившемся времени летела неторопливо, но Элимер понимал: ни отклониться, ни отбить ее он уже не успеет. И ледяной страх пронзил его нутро — страх перед гибелью, который неминуемо испытывает все живое. И лишь одна мысль успела мелькнуть: «Проклятье!»

Шейра увидела, как Стрела, когда ей оставалось пролететь расстояние всего-то с пол локтя, резко отклонилась, словно какая-то противоборствующая сила направила ее в сторону. Дальнейший ее путь айсадка так и не узнала. Шум битвы обрушился на нее вместе с озарением: пророчество касалось не стрелы, а ее — Белой Кошки. А значит она, именно она, своей рукой должна поразить шакала. Айсадка выхватила из-за пояса топор и со всей силы метнула во врага, целясь ему в лицо, но ей так и не привелось узнать, попала она или нет, ибо в тот же миг ее настиг тупой удар в голову. С залитым кровью лицом Шейра упала с лошади и, успев откатиться в сторону, потеряла сознание.

Испугавшая Элимера стрела вдруг пропала из поля зрения, а в следующий миг его вышвырнуло обратно в круговерть боя. Оглушенный шумом и лязгом металла, яростными криками и предсмертными стонами, он подумал, что еще чуть-чуть, и сойдет с ума, но скоро пришел в себя и понял: стрела пронеслась мимо. Неимоверное облегчение заставило расслабиться, и он не заметил, как в него метнули топор. Один из телохранителей — Тхерг — преградил путь оружию. Но не успел отбить его и, захлебываясь бьющей из горла кровью, рухнул с коня. И лишь тогда Элимер опомнился окончательно.

Тардин в своих покоях напряженно вглядывался в видимую только ему даль и вдруг зарычал, гневно хлопнул себя по лбу:

— Дурак! Мне не мудрецом прозываться, а сельским костоправом!

Как же так! Он, словно зеленый ученик, пропустил очевидное! Артефакт, оказавшийся, как он теперь знал, стрелой, не мог обернуться против потомков создавших ее древних айсадов. И пославший ее шаман остался жить. А стрела? Она благополучно обогнула Элимера, чтобы вонзиться в первого попавшегося отерхейнского воина. И вонзилась. Но не кого-нибудь, не в безвестного рядового вояку, а в Видольда, главного телохранителя. И пусть Тардин не видел его смерти, но знал о ней: ни один смертный не смог бы избежать гибели, когда на него нацелена Великая Стрела.

Впрочем, ничего не поменялось бы, ведай Тардин заранее, что жертвой стрелы окажется Видольд. Он все равно дал бы погибнуть телохранителю, лишь бы спасти жизнь своего воспитанника. Он дал бы погибнуть даже десятку таких, как Видольд — и окончательно потерял бы право называть себя магом-хранителем. Он, подобно последнему ученику, поддался человеческим слабостям. И уже довольно давно. Сложно было не поддаться. Особенно если жить несколько сотен лет и не иметь при этом сына. Разве мог он, Тардин, не полюбить странного замкнутого мальчика, который тянулся к нему с искренностью, свойственной детям? И не важно, что мальчик вырос в жестокого правителя, ведь к тому моменту он уже успел стать для Тардина почти что сыном.

Видольд, как до него Элимер, увидел летящую в него стрелу. И он понял, что это за стрела. Странное выражение промелькнуло в его глазах, с лихой улыбкой поднял Видольд меч и стремительным, неразличимым для людского взгляда движением разрубил ее на две части. Одна половинка, изменив путь, все-таки успела долететь до него и слегка оцарапала руку, чтобы, лишенная силы, безвольно упасть на землю.

Старая ворожея Увьйя-Ра горестно причитала в своем крытом шкурами шалаше, в отчаянии рвала на себе волосы и дрожащими руками окрашивала лицо пеплом в знак скорби. Великая Стрела Смерти — та, что хранилась ею столько лет, не исполнила своего предназначения. Как же могла она, Увьйя-Ра, не подумать, что среди шакалов Отерхейна тоже окажутся шаманы? И неслабые. Из тех, что способны менять путь Стрелы.

Покачиваясь, вышла ворожея к немногим оставшимся от некогда сильного племени айсадам. Молчанием встретили ее дети и старики: все знали, что означает окрашенное пеплом лицо шаманки. Никто не заплакал и не опустил глаз, даже малыши, ведь айсады всегда встречали несчастья с поднятой головой, ибо все плохое, что случается в жизни — это расплата за неверные действия.

А Увьйя-Ра занесла над собой кривой ржавый нож и охрипшим голосом произнесла ритуальную фразу жертвоприношения:

— Великие Предки, примите мою жизнь. Я отдаю ее, чтобы жил мой народ, чтобы родились дети и не погасли на земле глаза айсадов. Пусть будет так.

Нож вонзился в грудь шаманки, хлынула кровь, и старая Увьйя-Ра — самая старая из ныне живущих в ее роду — медленно осела на землю, вступая в призрачный мир.

Позже об этой жертве сложили легенды, которые не раз рассказывались в последующие Ночи Весенней Луны.

В тот момент, когда Увьйя-Ра пронзила свою грудь клинком, Элимер отдал приказ: завершить бой пленением выживших противников. Никто не понял, зачем это понадобилось кхану. Ведь уничтожить дикарей подчистую казалось гораздо легче, чем брать их в плен. Но перечить никто не посмел.

Скоро все закончилось и теперь предстояло подобрать раненых, разжечь погребальный костер для павших в бою соратников, а также сжечь тела убитых дикарей.

Элимер осматривал место сражения, когда лицо его окаменело. Дети! Много детей! Значит, ему не показалось!

— Видольд, — сквозь зубы обратился он к телохранителю, — не знаю, как ты это сделаешь, но найди мне их предводителя. Надеюсь, ублюдок еще жив.

И добавил уже скорее для себя, чем для Видольда:

— Он поплатится за то, что заставил нас убивать детей. Мучения его будут очень, очень долгими.

Как только день начал гаснуть, войско Отерхейна завершило последние приготовления и тронулось в обратный путь. Настроение победителей отметилось радостным возбуждением, они обсуждали схватку и хвастались собственной доблестью. То тут, то там раздавались отрывки бранной песни: