Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея

«Ты должен видеть удар! Не оружие, не врага. Удар!»

Он едва успел увернуться. Иззубренная медь вспорола хитон, оставив на коже багровую ссадину — и застряла в борту телеги. Меч? Нет времени. Кулаком в зубы — хруст, храп. Коленом между ног. Разбойник сложился пополам, и камень, подхваченный с земли, раздробил ему затылок.

Теперь — меч.

Кричит Алкмена. В голову оборванца с ножом летит корзина. Тот, смеясь, уклоняется. Прижавшись спиной к телеге, женщина пытается нашарить еще что-нибудь — швырнуть в рябую харю. Оборванец делает шаг вперед, поигрывая ножом. Мигом позже горло его распахивается второй усмешкой — красной, жуткой. Кровь хлещет на Алкмену, на мешки с зерном…

— Под телегу! Быстро!

— Сзади! — Алкмена и не думает прятаться. — Берегись!

Тяжелый клинок наискось развалил голову бородача-атамана. Брызги на лице, на губах: жар, горечь, соль. Пир бронзы. Щедрый, хлебосольный пир. «Тот не Амфитрион, у кого не обедают…» Где-то рядом медведем ревел Тритон, круша дубиной направо и налево. Никто не ушел живым. Двое бежали; Амфитрион догнал беглецов и зарубил. Со спины, на ходу. Вернувшись, дорезал раненых. Ликимний, с самого начала забившийся под телегу, смотрел — и икал от страха. Зря, подумал сын Алкея. Что — зря? Почему? Он не знал. Он знал другое.

В следующий раз он убьет снова и снова.

В Коринфе его ждал очередной гонец. И добро бы от Сфенела! Атрей и Фиест, братья-враги, напоминали о себе. Звали изгнанника в Мидею; в один голос клялись, что очистят. По-родственному, в память о былой дружбе… «Нет,» — сказал Амфитрион. Кто угодно, только не эти. Был и второй гонец, от телебоев. Птерелай, вождь пиратов, предлагал свои услуги по очищению. Уважая чужую доблесть, ценя благородство… «Нет,» — сказал Амфитрион. Кто угодно, только не этот.

«Два выхода! — хохотал во тьме прошлого знакомый голос. — Два выхода из любого тупика! И оба тебе не понравятся…»

В Коринфе ему отказали. Мегары, Клеоны… Отказ за отказом. Южная дорога из Клеон вела домой, в Арголиду. Амфитрион помнил: на середине этой, петлистой как змея, дороги правит мелким городком басилей Меламп — ядовитая тварь двадцать лет назад пыталась отравить великого Персея, Амфитрионова деда. Никто иной, как Меламп, обещал ему два выхода из тупиков [71] Амфитрион — Двухсторонний, Имеющий два выхода (от греч. ἀμφιτρής). Меламп сказал об этом десятилетнему Амфитриону, впервые встретившись с ним в Аргосе. . Третий выход Амфитриону тоже не нравился, но выбора не осталось. «Время, — подумал он. — Пришла пора внуку взыскать дедов долг.»

Внук Персея еще не знал, что Меламп при смерти.

— Разве это Меламп? Это кусок бессмысленного мяса. Дряхлость, хвори, слабоумие. Очищение гостя? Он ходит под себя. Родного брата не узнает. Ему с боку на бок перевернуться — что гору из земли вырвать. Куда тут очищать… Мелампиды ждут, не дождутся, когда же любимый родитель отправится в Аид. Что я здесь делаю? Сижу в гостевом доме, дурак дураком. Жую дармовой хлеб. Одичал — хуже зверя. Алкмена хоть отдохнула чуточку…

— Так ты уйдешь с Пелопоннеса?

— Не знаю. Еще не решил.

Гий смотрел на друга детства — глина и лед, и бронза. Он знал: улови Амфитрион в его взгляде хоть толику жалости — прибьет, выгонит. В жалости ли нуждался сын хромого Алкея? Нет, в ином, чего Гий дать ему не мог.

— Что передает мне Сфенел?

— Сфенел? — бей сразу, вспомнил Гий. Бей правдой. — Ничего.

— Врешь.

— Он, может, и передал бы, да не с кем. Твой отец, едва с шестым гонцом переговорил, велел ему остаться в Тиринфе. Сказал, что ты вырвешь такому придурку ноги. И вызвал меня.

— Тебе я не вырву ноги?

— Мне? Ни в коем случае.

— Потому что мы играли на берегу в Персея и Медузу?

— Потому что я — слова твоего отца. У слов нет ног. У слов есть только язык, произнесший их, и этот язык — в Тиринфе.

— Я хочу услышать эти слова.

— Верни мне мою дочь, — сказал Гий. — Не позорь меня перед людьми.

— Что-то еще? — отвернувшись, глухо спросил Амфитрион.

— Мама плачет ночами. Если нет сына, верни хотя бы дочь.

— Все?

— Все.

Амфитрион долго молчал, прежде чем кивнуть.

— Скажи отцу, — бросил он, глядя в пол, — что у Анаксо никогда не было сыновей.

У Гия глаза полезли на лоб. Но, советник и сын советника, быстро сообразил, что к чему. Тут не требовалось много ума.

— Понял?

— Понял. Не было сыновей. Что тут сложного?

— Молодец. Далеко пойдешь.

В устах изгнанника это звучало издевкой.

— И ты уйдешь с Пелопоннеса? — настаивал воспрянувший Гий.

— Не знаю, — сказали глина и лед, и бронза. — Не дави на меня, если тебе дороги твои ноги. Мало ли, что язык в Тиринфе…

— Эй! Есть кто живой!

Кричали со двора. Гий выскочил первым, забыв, кто в доме хозяин. Амфитрион вышел следом, не торопясь. Юнец-скороход приплясывал у калитки, словно на щиколотках его трепетали крылышки.

— Радуйся! — завопил скороход Амфитриону, всем своим видом показывая, как мало он чтит какого-то там изгнанника, и как быстро он убежит в случае чего. — Басилей Меламп велит тебе идти во дворец! И не мешкай!

— А то передумает? — хмуро поинтересовался Амфитрион.

Юнец изумился:

— Передумает? Это вряд ли. Помрет, и опоздаешь.

Первыми его встретили темнота и запах. Ноздри затрепетали: да, Амфитрион не ошибся. Пахло кислыми огурцами и мускусом. Впрочем, запах показался сыну Алкея не растительным, а скорее хищным, намекающим на опасность, притаившуюся во мраке. Дверь за спиной захлопнулась, оставив гостя в кромешной безвидности. «Неужели так легче умирать?» — подумал Амфитрион. И ответил сам себе: кому как.

Я бы, пожалуй, рвался отсюда до последнего.

«Не жилец,» — сказал ему в коридоре Биант, брат умирающего. И повторил с изумлением ребенка, впервые открывшего для себя коварство мира взрослых: «Да, не жилец. Как же я теперь?» Всю жизнь Биант провел в тени мудрого, предусмотрительного Мелампа, и сейчас, сам старик, не мыслил существования в одиночку. Ждать от Бианта очищения — проще ковать тряпку, дожидаясь, когда же она станет мечом. Глядя на седого простака, украдкой смахнувшего слезу, Амфитрион решил, что скорее принял бы смерть, чем такое подчиненное, ущербное бытие.

Во тьме зашевелились. Раздался сухой шелест — наверное, льняное покрывало сползло на пол. Запах усилился, затем резко пошел на убыль. Амфитрион услышал кашель. Вскоре тьма заговорила.

— Уходи! — крикнула тьма.

Сын Алкея не знал, что делать. Уйти? Остаться? Перед ним на смертном одре лежал отравитель. Это было давно; беспощадный дед простил мерзавца, юный внук — нет. Никогда Амфитрион не лелеял мысли о мести, особенно сейчас. Просто знал: Меламп? — нет прощения. Даже явившись к Мелампу в поисках очищения, он разделял басилея, способного избавить от скверны, и предателя, налившего яд в чашу Убийцы Горгоны.