Дмитрий Данилов - На пороге [сборник litres]

– Точно он?.. – послышался незнакомый мужской голос.

– Да!.. – женский, почти девичий голос показался Чёрному смутно знакомым, но память не дала немедленного ответа. Он уже почти перешёл дорогу, когда сзади послышался частый топот. Чёрный инстинктивно повернул голову и, увидев двух колхозного вида громил в тёмных костюмах, машинально посторонился, чтобы его не сшибли. В следующую секунду его правая щека пришла в грубое соприкосновение с асфальтом. Во рту начал растекаться резкий металлический вкус.

– Поднимай его, – голос напомнил Чёрному их военрука в детдоме – столько же аутентичной грубости.

– Вы меня с кем-то спутали, ребята!.. – попробовал наладить коммуникацию Чёрный, осёкся от боли в выкрученных руках. Раздавленный ботинком синий пакет грустно смотрелся на асфальте. Молоко потекло, смешиваясь с дождевой водой.

Общение не налаживалось. В ответ на свои вопросы Чёрный получил любезный совет закрыть рот. Прохожие, только что разбегавшиеся с тараканьим проворством, сообразили, что беда уже настигла свою жертву. И теперь возвращались и, толкаясь, занимали удобные позиции по сторонам дороги, чтобы максимально насладиться зрелищем.

В полусогнутом положении Чёрного подвели к матовой «ауди», мимо которой он только что прошёл.

– Че с ним? – прогудел один из «конвоиров».

Лицо, придвинувшееся к опущенному окну, визгливым контрастом выступило на фоне изящества автомобильного дизайна. Этот полноватый мужчина средних лет чудесно подошёл бы на роль комбайнёра в советских фильмах первой половины ХХ века. Но в этой машине, наряжённый в блестящий итальянский пиджак, он смотрелся как путана в институте благородных девиц. Маленький округлый подбородок был неловко встроен в череп, казавшийся квадратным. Впечатление усиливалось стрижкой с пробором ровно по центру и маленькими очками в тонкой угловатой оправе.

– Ну что? – переспросил он громилу. – Ну вот как ты сам думаешь: что? Сажайте к себе и поехали – в спокойном месте поговорим с ним, чтобы знал, – жёлтые глаза переметнулись с громилы на Чёрного, поменяв выражение с презрительного на уничтожающее, – чтоб знал, подонок, как к чужим бабам приставать на остановках…

Глаза Чёрного в это время разглядели в полумраке тонированного салона ту самую девушку, чей голос ему показался знаком. Чёрный узнал её сразу.

– Постойте!.. – выпалил он. – Спросите у девушки! Я ничем её не оскорбил. Я одолжил ей свой свитер, потому как она была в абсолютно промокшей тонкой одежде… Она…

– Так ты на неё ещё и пялился, гад?! – оборвал его исповедь очкастый, мгновенно распаляясь злостью. Девушка молчала. Она посмотрела куда-то сквозь Чёрного и отвела взгляд – отстраненно, словно происходящее не имело к ней никакого отношения.

– Упаковывайте его, быстро!.. – заключил желтоглазый, отворачиваясь.

Чёрный почувствовал, как внутри него от живота к груди поднимается волна бурлящего смятения. В ней, словно щепки и обломки в штормящем море, перемешались фрагменты разных чувств – человечности, уважения к ближнему, любопытства, непонимания, негодования, оскорблённого достоинства, возмущения, страха, растерянности, агрессии. И на верхушке волны клокочущей пеной вскипела распирающая, всепоглощающая ярость, жажда уничтожения, которой он боялся больше всего. Она заставляла его видеть всё самое плохое в людях, в мире – в настоящем и в будущем.

Яркой вереницей образов вспыхнуло в его сознании воспоминание: четыре года спустя гибели родителей, он – в детдоме: ином, нежели тот, в который его определили в первый раз, с более человечными воспитателями и учителями, но всё же не менее чужом для него. Саша повзрослел, научился себя защищать от других зверёнышей, запертых вместе с ним. Его едкие остроты нередко доводили противников до исступления, а его крепкие руки и быстрая реакция заставляли излишне рьяных держаться на расстоянии. За ним уже закрепился титул «Чёрный». Саша не возражал и сам начал называть себя этим именем. Он вообще был нетребователен к обществу. Его единственная просьба заключалась в том, чтобы его оставили в покое. И окружающие на горьком опыте научились с ней считаться.

Все дети без родителей быстро взрослеют, но Чёрный казался взрослее их всех. На прогулках он всегда держался в стороне, стоя или прогуливаясь со сложенными на груди руками и о чём-то размышляя, и никогда не принимал участия в играх и иной, более или менее безобидной, деятельности одноклассников. Воспитатели, разумеется, не чувствовали себя слишком связанными правилами и применяли физическую силу для наказания детей, которые попадались на серьёзных проступках вроде воровства или избиения сотоварищей, но Чёрного обычно эти расправы не касались. И даже если порой он игнорировал требования педагогов, они нередко ограничивались внушением. Он был слишком взрослым.

И взрослые, и дети знали, что Чёрный держит слово: касалось то обещания отлупить вора или поделиться пайком, он никогда не обманывал. Вероломство для него было таким же бессмысленным и противным, как ковыряние в собачьей кучке. Так же он относился к наушничеству, но воспитатели ему всё равно доверяли. Иногда даже отправляли в город с каким-нибудь мелким поручением, предварительно взяв слово, что он вернётся.

Именно в эти годы Чёрный обнаружил в себе дар к общению с компьютерами, вероятно компенсируя этим взаимодействием добровольный отказ от общения с себе подобными. Компьютеров в детдоме было всего несколько штук. Это были доисторические угловатые динозавры, половина из которых уже не работала. Те, что ещё работали, громко скрежетали челюстями дисководов, надолго задумывались над простейшими задачами и постоянно теряли сознание. Но благодаря его таланту, даже эти монстры в присутствии Чёрного начинали вести себя цивильно, и программы, им написанные, не только удивляли доброватого спившегося учителя информатики – бывшего младшего научного сотрудника в закрытом НИИ, – но и брали первые призы на всевозможных олимпиадах.

Тем не менее, несмотря на почти терпимую кормёжку и в целом сносные условия существования, Чёрный ненавидел даже этот детдом. Если его отпускали и он давал слово вернуться – он возвращался. Но он никому не давал слова выносить это место столько, сколько они считали нужным. И Чёрный твёрдо решил бежать. Он не хотел больше предсказывать будущее. Его прошлые предсказания сопровождались бедами. Он предвидел, что ему подарят игрушку, но не предвидел гибель родителей. Он увидел своё освобождение из психиатрии, но не увидел, что за санаторием его ждёт детдом. И Чёрный решил больше не видеть, а просто делать.

Действовать следовало быстро – до того, как перестроят разваливавшуюся от времени ограду здания, бывшего до революции здоровенной усадьбой какого-то крупного помещика. Чёрный знал, что в стене возле спортивной площадки есть здоровенная трещина, скрытая зарослями кустов. В неё невозможно было пролезть, но если расшатать кирпичи, разъеденные кислотными дождями, удалось бы расширить её до нужных размеров. Он убедился в этом во время одной из прогулок, в то время как остальные воспитанники дурачились или дрались по мелочам.