Дмитрий Данилов - На пороге [сборник litres]

Надвигалась зима. Воздух становился всё звонче на слух и всё острее на вдохе. Чёрный получал от воспитателей дополнительный паёк за выполнение поручений в городе. И теперь осторожно, чтобы не привлекать внимания, он выменивал на еду у разных сотоварищей одежду – дополнительные несколько пар носков, брюки, куртку. Чёрный также запасал и продукты – то, что могло долго храниться. Накопленное он прятал в матраце, подушке, даже сделал небольшой тайник в кустах у самóй трещины.

Однако ему было невдомёк, что за его приготовлениями следят. Как Чёрный ни таился, сосед по двухъярусной кровати заметил его манипуляции с матрацем и обратил внимание на звуки, издаваемые постелью Чёрного, когда тот забирался на своё место. Сосед имел прозвище Серый, образованное, разумеется, от имени Сергей. Единственный из всех товарищей по несчастью, которого Чёрный мог терпеть больше, чем две минуты, Серый был вовсе не серым, а белобрысым, невысоким и щуплым парнем, родители которого здравствовали, но общение с зелёным змием предпочитали общению с сыном. Многажды ими битый, Серый, напротив, терпеть не мог насилия. И его поддержка, пускай даже больше психологическая, в первое время сильно облегчила жизнь Чёрному, когда для него применение физической силы даже для защиты ещё находилось за высоким психологическим барьером. Памятуя о тех днях, Чёрный теперь не раз делился с соседом по кроватям своим съедобным «заработком». Только категорический нелюдимый индивидуализм Чёрного мешал обоим стать настоящими друзьями. Серый, впрочем, считал себя его другом. Именно поэтому он чувствовал себя поставленным перед мучительным выбором. Однажды на прогулке он последовал за Чёрным, в нарушение установленного тем и всем известного негласного правила.

– Слушай, Чёрный. – Серый потёр лоб, оглянулся и, убедившись, что их не слышат, дружелюбно осклабился. – Ты не понтуйся, что я в курсе твоих планов…

Серо-голубые глаза блеснули в ответ тревожно и жёстко.

– Я никому не говорил, но серьёзно, брось, – он покачал головой, ловко сплюнул сквозь зубы, – сейчас зима будет. И ты реально не выживешь. Я знаю, что говорю. Я, когда меня мои родаки в очередной раз «отмудохали», смотал из дому. Думал, никогда к этим зверям не вернусь. Конец осени был. Я у пахана стащил шарф, носки, перчатки, бабки, там, мелкие. В тот же день в торговом центре увёл ещё и куртец тёплый – прям под носом у охранника пронёс. – Серый ухмыльнулся с довольным видом. – Шапка у меня была своя, ничего так. И я тебе говорю, – он убедительно поглядел собеседнику в глаза, – я выдержал неделю. Ночью спать нереально. Хоть в подъезде, хоть в подвале. Трясёт от холода так, что аж тошнить начинает. Там, где хоть как-то можно пригреться, бомжи всё занимают. А у них разговор такой: хочешь с ними тусовать – неси бабки или жратву. А я сам приворовывал каждый день, но всё равно голодный был, как собака. Помойки все обходил по три раза. И чуть не сдох. А у тебя привычки жить на улице и жрать дерьмо вообще нету. Сбежишь – и конец тебе, сечёшь? – Он огляделся. Их разговором заинтересовались, и группа ребят как бы невзначай начала перемещаться в их направлении. Болтать больше было некогда. Серый быстро шепнул: – Не дури, короче, ясно?..

Серый внимательно следил за изменениями в лице собеседника, но не увидел ничего обнадёживающего. Челюсть у Чёрного слегка выдвинулась вперёд, глаза ещё раз сверкнули холодным синим, он отвернулся и зашагал в сторону, оставляя Серого наедине с его выбором. И щуплый уличный парнишка, несомненно, обладал большим сердцем, ибо не день и не два он мучился со своей дилеммой. «Заложить» приятеля означало спасти его, но шло вразрез со всеми моральными принципами среды, в которой они находились. Не заложить – обречь его на вероятную смерть.

По ночам стало морозно. Внутри помещений ветер посвистывал в плохо проклеенных окнах. Грязно-жёлтая подгнившая трава вокруг спортивной площадки по утрам оказывалась присыпана белой пудрой.

Серый больше не пытался говорить с Чёрным на тему побега, но заметил, что на прогулках последний регулярно наведывается к участку стены, закрытому от взгляда разросшимся кустарником крушины. Улучив момент, он заглянул туда сам и понял причину интереса товарища.

Через несколько дней, накануне намеченной Чёрным даты «Д», в ворота детдома въехал грузовик, и двое подвыпивших рабочих после некоторых усилий замазали трещину за кустами цементом.

Чёрный всё понял. Серый, конечно, его не выдал, иначе последовали бы жёсткие санкции со стороны воспитателей. Но он лишил Чёрного его мечты о свободе, какой бы эфемерной или губительной она ни была. Чёрный не сказал ни слова. Не показал вида. Вообще хранил непоколебимое самообладание, каковому научился за последние трудные годы. Но в душе у него крутился смерч отчаяния, засасывая в себя все мысли, все надежды, забирая на себя всю душевную силу. Наконец наступил перелом. Чёрный вдруг понял, что случившееся с его родителями, с ним, все беды и невзгоды, все неудачи и разочарования – это не ужасный сон, от которого можно очнуться, не исключение, не досадное недоразумение. Нет, всё это были проявления неотъемлемых свойств окружающего мира. В действительности таковы были определяющие характеристики оного. От них некуда было спрятаться, их нельзя было обойти, подкупить или обхитрить. Эти нерушимые законы определяли бытие, и чем скорее он их примет, тем меньше окажется обманутых ожиданий. Не было никакой надежды. Всё это время он тешил себя иллюзиями.

Видеть вещи, события и людей в чёрном свете стало для него привычкой. От отторжения оставался лишь небольшой шаг до ненависти. Ему стало казаться, что так же, как и он сам, ничто из окружающего не заслуживает и не имеет права надеяться на лучшее. Чёрный подспудно чувствовал, что это его ви´дение мира распространяется не только на настоящее, но что его предвидение теперь настроено на восприятие только чёрных страниц будущего. Он не хотел их смотреть – ему хватало отрицательных эмоций. И потому он по-прежнему всеми силами пытался сдерживать те внезапные приступы, когда ощущение непринадлежности начинало пропитывать его изнутри, как вода губку.

Прошло некоторое время. Одним особо холодным утром директор послал его в город – приобрести на радиорынке пару коробок дискет по дешёвке. С Чёрного, как обычно, взяли слово вернуться и использовать деньги только по назначению. Чёрный уже выполнил миссию и возвращался, когда мысль о детдоме стала ему особенно невыносима. Ведь он был на волосок от того, чтобы навсегда покинуть чужие ненавистные стены, а теперь приходилось смириться с мыслью, что ему предстоит в них безвременное пребывание. Автобус сломался, и Чёрный пошёл пешком, прилагая неимоверные усилия, чтобы заставить ноги двигаться в требуемом направлении. Пошёл снег – первый этой зимой. Изящные кружевные драгоценности – творения мороза и ветра – медленно кружились рядом, стараясь успокоить волнение в душе Чёрного. Но успокоения не было. Он терял контроль над собой. Ему начинало казаться, что в его горестях виновны все вокруг, хоть себя он и ставил на первое место. Серый вызывал у него раздражение. Всё, что от того требовалось – держать рот на замке. Что касалось остальных – все удары, полученные им от них, все гадости, ими сделанные, все обиды вдруг приобрели особое значение. В его сознании последние выросли в размерах и неразрывно слились с самим местом, где всё происходило. Ничего хорошего там и не могло случиться. Только обиды, боль, страх, разрушение, сжигание дотла… Стоп!