Алексей Федорочев - В тени отца

Пилил я себя уже третьи сутки и пока не надоедало. Вся удаль, продемонстрированная в разговоре с братом, незаметно куда — то испарилась, оставив лишь огромное недоумение: я таки действительно сам в здравом уме и твердой памяти подрядился спасать Россию забесплатно?! (почему — то этот вопрос неизменно звучал в голове с теми самыми еврейско — одесситскими интонациями, которыми так изобиловала речь Креста).

«Не бесплатно! — изредка поднимала голову моя циничная половина, — Если все пройдет успешно, то лет через десять ты можешь войти в сотню богатейших людей страны!»

«Мертвым деньги не нужны!» — тут же вылезала тщательно задавливаемая, но упорно растущая трусость.

«Просто прими это!» — голосом отца Никодима подсказывал фатализм.

«Епта, я крутой!» — кричал шалеющий от собственной бравады мальчишка Кабанчик.

«Ты войдешь в историю!» — вслед ему шептало тщеславие.

«Ты в нее уже вляпался!» — умывался горькими слезами здравый смысл.

От периодически подступающей истерики спасала только Машка, которую по — прежнему приходилось опекать — девчонка — катастрофа то и дело на ровном месте находила неприятности. То к ней в вагоне — ресторане пьяные военные прицепятся, зазывая выпить за здоровье государя — наследника (а ведь отлучился всего на пять минут!), то она потеряет документы, и мы трижды перевернем купе в их поисках, когда они спокойненько лежат в ее сумочке, завалившись за разошедшийся шов! (А ведь сука — галантерейщик обещал, что сносу этой сумочке не будет!) То на нее упадет чужой чемодан, а в итоге нас чуть не обвинят в воровстве!

Попытка оставить Машку где — нибудь в тихом городке по пути в столицу обернулась провалом. Нет, она не орала, не закатывала истерики, даже не сопротивлялась! Просто смотрела. Епта, она просто смотрела!!! Но смотрела так, как будто я предал не только ее, но и все лучшее, что было в ее короткой несчастной жизни! В ее глазах я даже видел себя, торговавшего гвоздями у Голгофы! С трудом пережив три таких взгляда, в четвертый раз заикаться о безопасном месте я не стал — черт с ней! Довезу до брата, как обещал!

И вновь — здравствуй, столица!

Траур, он в Петербурге такой траур! Закутанные в черную парчу и соболя дамы (лето в Питере — оно тоже, такое лето!) придирчивыми взглядами из неторопливо движущихся кабриолетов мерили друг друга жадными оценивавшими взглядами, их кавалеры — поголовно с черными повязками на руках — скорбеть о потерях в императорской семье предпочитали компаниями и обязательно в дорогих ресторанах. А после предписанной правилами приличий минуты молчания начинался кутеж, как в последний раз — с цыганами, медведями, иногда с пальбой, и чуть реже — с дуэлями. А наутро наступала пора доносов: кто, как и сколько раз нелестно отозвался о действующем правительстве. Еще вчера упивавшиеся полной вседозволенностью мужчины и женщины понуро шли в сопровождении конвоиров до машин с зашторенными окнами, а их места очень скоро занимали новые персоналии, и круг замыкался вновь.

В театрах давали сплошь трагедии. Модный композитор Бахтевич на декабрьские события уже успел состряпать оперу, первый голос в которой — погибшей супруги Александра великой княгини Апполинарии — отдали молодой, но подающей надежды приме Большого Императорского Театра Елизавете Логиновой — по слухам, нынешней пассии цесаревича. В прессе внезапно взлетевшую на самый Олимп певичку иначе, чем императрицей русского театра, не звали.

Молодежь показательно фрондировала: спокойно идущий по своим делам студент или гимназист мог внезапно вскочить на пьедестал любого из тут и там стоявших памятников, проорать: «Вива, Красный генерал!», бросить в толпу пачку листовок, а потом скрыться в переулках под очумелые свистки городовых. Иногда их ловили, но чаще — нет.

А на рабочих окраинах царило бурление — часть принятых за последние полгода эдиктов существенно ограничивала права трудящегося люда — таким образом цесаревич подкупал промышленников, много теряющих в случае непринятия его регалиями. Здесь в любое время можно было запросто напороться на сходку, для разгона которых применялись наводнившие столицу войска. Или напороться на нож.

Первая неделя из оговоренных с Санни на подготовку промелькнула без следа опять же почти полностью благодаря Машке. Не мог я приступать к собственным делам, не закончив с ней. Из Казани мы улепетнули налегке, с двумя худыми сумками, чуть пополнившимися в Сальске. И если мне моей хватало, то юной девушке, оказывается, нужно намного больше. Целый день походов по магазинам, с раннего утра и до позднего вечера!!! Для того чтобы купить туфли, легкие сапожки, пару платьев и летнее пальто (после мехов посреди лета на некоторых дамах я уже ничему не удивлялся). Из галантерейной лавки под хихиканье злобных продавщиц вымелся сам — ну их всех!

Потом еще день был потрачен на поиск училища, где обитал ее брат Миша. Потому что почтовый адрес «Петербург—23» оказался далеко не в самом Петербурге, а в пригороде, куда мы с трудом попали.

Пока моя обуза вовсю упивалась воссоединением с братом — крайне неприятным типом по моему разумению, занялся финансовыми вопросами — от Хака поступили деньги. Пользуясь полной машкиной безграмотностью в банковских делах, организовал ей фонд до двадцатипятилетия, навроде своего собственного. Вовремя подсуетился: Италов — теперь уже старший — пожелал наложить лапу на крестовское наследство. Показательное проявление братской любви! Сначала он на похороны матери не явился — с натяжкой могу допустить, что курсанту не так просто вырваться, да и весть могла запоздать. Но потом он продал через поверенного их с трудом выкупленный дом, оставив сестру без жилья и средств к существованию! Не объявись тогда дед, куда бы ей податься?!

Поэтому его заявочки, переданные через Машку, отклика в моей душе не нашли. А сама Машка — вот… дурочка — то! — на голубом глазу стала требовать с меня деньги для перевода на его счет. И все мои слова, что пусть тоже ей тогда половину за дом отвалит, пропускала мимо ушей. К счастью, с формальностями на тот момент уже было покончено, а то не исключаю, что психанул бы и умыл руки — вдруг дурость заразна?! Хочет — пусть ему теперь свое ежемесячное содержание переводит, поживет впроголодь, авось поумнеет!

Мое вмешательство спровоцировало сначала их ссору, а потом скандал между Машкой и мной. Навсегда зарекся влезать в чужие семейные взаимоотношения! Надеюсь, за семь лет моя катастрофа выйдет замуж, и там уже обязанность вразумлять недалекую девицу ляжет на плечи ее супруга. Рассорившись, мы очень удачно разъехались — как бы то ни было, а втягивать девушку в неприятности, связанные с моими планами, я не собирался.