Галина Липатова - Летние учения [СИ]

Тонио отпил, вздохнул и сказал:

– Я, Тонио Квезал, пришел в Корпус по собственному желанию. Не могу сказать, что по зову сердца, но, по крайней мере, я не сожалею, что оказался первым в нашем роду, кто решил посвятить себя Деве, пусть даже моя родня этого и не понимает...

Следующим по старшинству службы считался Жоан. Он глотнул горько-сладкого настоя:

– Я, Жоан Дельгадо, пришел в Корпус, чтобы исполнить давний обет нашего рода. Не хотел, честно говоря, очень не хотел. Но деваться было некуда. А раз пришел – то надо служить как положено, и обеты соблюдать. Дельгадо своих обещаний не меняют, наше слово твердое.

Жоан передал чашу Робертино. Тот втянул запах напитка, отпил и сказал:

– Я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, пришел в Корпус по обету моих родителей. Не знаю, выбрал бы я этот путь, если бы у меня был выбор... Но я здесь, и думать о том, как могло бы быть, не имеет смысла.

Чаша перешла к Эннио, он тоже был краток:

– Я, Эннио Тоноак, как и Жоан, и сеньор Ринальдо, пришел в Корпус по семейной традиции. Для нас это большая честь, и я рад, что могу отдать свое служение Деве, как это делали многие из нашего рода.

Следующим был Бласко:

– Я, Бласко Гарсиа из мажеской сальмийской династии Гарсиа, пришел в Корпус, чтобы показать своей родне, что даже такой негодящий маг, как я, может чего-то добиться. И чтобы действительно добиться куда большего, чем работа мастером светошариков или пожарным магом.

После Бласко настала очередь Анэсти, он отпил и, пожав плечами, сказал:

– Я, Анэсти Луческу, пошел в Корпус потому, что так принято в нашем роду – младшие сыновья уходят в паладины или в священники. На этот счет нет никаких обетов, просто традиция. Да и куда еще нам деваться-то, если к семейному ремеслу способностей нет, а у семьи – денег на то, чтоб чему другому научить. Не в солдаты же идти, для нашего рода, хоть мы и не дворяне, это как-то зазорно.

Он передал чашу Луке Мерканте, история которого оказалась такой же, с той только разницей, что Лука был из доминского рода, паладинов в котором раньше не водилось.

Чаша опустела, Кавалли ее снова наполнил и вручил Алессио Эворе. Тот сделал глоток, вздохнул:

– Я, Алессио Эвора, третий сын второго сына дона Луиджи Эворы, с острова Рока Эвори в архипелаге Малых Кольяри. Остров этот можно за четыре часа пешком по берегу обойти, и половина его – голые скалы. Так что мы, младшие Эвора, с детства знали: полагаться надо будет только на самих себя. А куда податься внуку благородного, но очень бедного рода? Во флот? Спасите, боги, и помилуйте. Не хотелось всю жизнь солонину с сухарями и луком жрать и неделями суши не видеть. Так что я и пошел в паладины, а мои сестры – в инквизиторки.

Алессио отдал чашу Рамону Гонсалесу, и тот поведал почти то же самое, с поправкой на сальмийские реалии.

Наступила очередь Фабио Джантильи:

– Я ­– Фабио Джантильи, бастард домина Джантильи и дочери трактирщика Марии Гаттино. Всё, что дал мне отец – это фамилия, и честно сказать, я бы и без нее обошелся, фамилия моей матери тоже вполне достойная. Дед хотел, чтоб я дело унаследовал, но дядя и его жена были этим недовольны... ну и шпыняли меня как могли, пока дед и мать не видели. Я и решил – ну ее к черту, такую жизнь, подумал и пошел в паладины.

Следующими оказались лютессиец Жюль Лаваррен и плайясолец Альдо Джованьоли, и их истории от рассказа Фабио не слишком отличались. Оба тоже были бастардами, разве что Альдо его отец так и не признал. Потом чашу наполнили снова, и очередь перешла к Маттео.

Маттео с некоторой опаской понюхал отвар, отпил немного, прислушиваясь к ощущениям, и сказал:

– Я – Маттео Олаварри, четвертый сын графа Олаварри. Пошел в Корпус потому, что всё остальное для меня слишком недостойно, кроме военной или посольской службы, а это меня не прельщало. Но и бездельничать тоже не принято, наш род уже триста лет верно служит Короне. И паладины среди Олаварри бывали.

Он передал чашу своему приятелю Дино, и у того вдруг покраснели уши, да так, что это было заметно даже в полутьме. Дино отпил из чаши:

– Я – Дино Каттанеи, третий сын барона Каттанеи. Пошел в Корпус, чтобы не жениться… – он посмотрел на товарищей, давящих смешки. – Ну, что ржете… Оказались бы вы на моем месте! Отец влез в большие долги, и некая очень богатая и очень немолодая домина выкупила его векселя и предложила их обменять на меня. Он согласился. А я на следующий день сбежал. У нее уже три мужа было, и все молодыми умерли, я как-то не горел желанием становиться четвертым, даже за все папины векселя.

Остальные паладины все-таки тихонько захихикали, но смотрели на Дино с сочувствием, особенно Томазо. Причина Томазова сочувствия тут же и выяснилась, когда к нему очередь перешла.

– Я – Томазо Белуччи, селянский сын из Анконы. Белуччи испокон веку были арендаторами у донов Арпино, и я бы тоже, как предки, на земле работал, если бы не молодой дон Арпино, которому я по сердцу пришелся. Все, конечно, знали и до того, что наш дон на парней заглядывается, и кое-кто к нему ходил даже, чего уж там. Только я не по этой части, так ему и сказал. Так он со своими прихлебателями ночью на село наехал, меня из дома выволокли и в Кастель Арпино утащили, а моей матери дон эскудо кинул, сказал, что за такого красавца как я ему и золота не жалко… В ту же ночь я дону, когда он меня поиметь попробовал, бока намял, в окошко сиганул, коня увел и поскакал в Арпиньето, в церковь, где у алтаря Деве обещался, моля о помощи и защите... Священнику все рассказал, он тут же в церковь двух паладинов привел – как раз были они там по какому-то делу. С ними я и уехал в Кьоре-ди-Анкона, где меня в кадеты и приняли…

Томазо поднял голову и наткнулся на сочувствующие и понимающие взгляды Оливио и Дино. Кивнул им и отдал чашу Ренье. Тот смутился, замялся, не решаясь отпить, но потом все-таки глотнул и сказал, запинаясь:

– Я – Ренье Магри, селянский сын из Лютессии… И у меня причина простая… Две сестры у меня и старший брат. Мы рано сиротами остались. Брат – он меня намного старше, на целых десять лет... Ему семнадцать было, когда родители умерли. Сначала он в селе батрачил, а потом мы переехали в пригород Лютеса, и он в подмастерья к каменщику пошел и работал как проклятый, чтоб нас с сестрами прокормить. Все еще не женился, потому что сначала меня растил, а теперь и девочек надо как-то замуж достойно выдать или научить чему полезному. Деньги нужны… не до женитьбы ему. Ну вот я и пошел в паладины, чтоб им как-то помогать.

Видно было, что ему отчего-то стыдно в этом признаваться. Но никто, кроме Маттео, не смотрел на него с осуждением, скорее с сочувствием и пониманием, а старший паладин Кавалли – так даже с одобрением.

Следующим чашу взял орсинец Санчо Эскамилья: