Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

Алевтина Самолетова, Виктор Поклонский,

Южное бюро агентства «Национальный телефакт»

Средь бела дня она пришла в себя. Лежала в собственной квартире, на белых простынях, укрытая тоже простыней. Она инстинктивно схватилась за левую грудь, где должен был торчать нож: ножа не было. Зато грудь… что с грудью-то? Она откинула простыню – и увидела… Жирная женская титька с оттянутым соском росла из нее с правой стороны, а на месте левой – совершенно гладкое место… Она вскрикнула и, подхватившись, пошлепала к трельяжу. Навстречу ей бежала толстая тетка с колыхавшейся единственной грудью, в розовых трикотажных трусах выше пояса и с испуганными глазами на обрюзглом лице. Елена остановилась – и тетка тоже стала. Поверхность зеркала разделяла их. Только глаза она узнала. Одни глаза. Елена все поняла. Конец. Это и было второе решение задачи. Эрехфей вернулся в свой мир. Так же, как Поликарп. А она стала старухой, притом с одной грудью, вторую пришлось принести в жертву: что ж, не велика цена.

Елена точно со стороны смотрела на плачущую некрасиво тетку. Приглядевшись, она различила свежий поперечный шрам от ножа. Лучше бы ее совсем зарезали! Прикрыв глаза, она вспомнила последний взгляд циклопа. Пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву. Она вдруг почувствовала страшную тяжесть во всем теле. Груз веса. Груз лет. Тяжесть времени в костях. Она стала внимательно разглядывать себя в зеркале. Морщины, бесчисленные, бесконечные морщины, гусиные лапки вокруг глаз, мешочек под подбородком, жирные телеса, седые волосы. Лепокудрая. Это было слишком жестоко. Нет, она себя не узнавала. Что ты наделал, Поликарп! Почему не взял с собой, и пусть бы все здесь провалилось в тартарары! Он назвал себя чудовищем, «живым чудовищам не место в вашем мире». А она – разве она не чудовище теперь?! Старуха с одной грудью. Старость чудовищна. Наверное, он увидел ее такой, прежде чем вошел в богатырскую хатку. Последний взгляд на нее – истинную. Но разве это она, истинная? Разве та девочка, которую он узнал, бродя с ней по дорогам Кавказа, – не настоящая? В этом грузном теле где-то далеко-далеко спрятана, как предпоследняя из матрешек, одиннадцатилетняя Лена. Так далеко, что не разглядеть. Будущее, которого теперь не будет. Сколько ей осталось? Копейки дней. Елена опустилась на кровать и закрыла лицо руками.

Вдруг раздался звонок в дверь. Она протянула руку, машинально сняла со спинки кровати халат, надела и отправилась открывать. Это была дочь. Почему-то Алевтина ничуть не удивилась, увидев мать: а она ведь нашлась! Дочь спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

Елена ответила, что хорошо, просто лучше некуда. И в свою очередь попыталась узнать, как оказалась дома, кто ее нашел, большая ли была рана?.. Алевтина, все так же пристально глядя на нее, отвечала, что дома она недавно, только что выписалась из больницы, а рана была небольшая, и все очень хорошо зажило. Елена вздрогнула: из какой такой больницы? Она ничего не помнила ни про какую больницу, может, ее действительно доставили с Пластунки в больницу, зашили рану, а после уже привезли сюда? Провал в памяти. Но она решила прямо про это не спрашивать, а разузнать другое. Она спросила, как чувствует себя Саша. Алевтина отвечала, что с Александром все в порядке, он в Москве, у второй бабушки, матери Самолетова. Скоро должен вернуться. Елена задумалась, потом спросила, какой сейчас месяц, оказалось, август. Поглядев за окно, она сказала задумчиво:

– В этом году было слишком много землетрясений.

– Не больше, чем в любом другом, – отвечала дочь.

– Разве в мой день рождения не было землетрясения? – спросила Елена, сильнее запахиваясь в свой дурацкий халат.

– Конечно, было, – отвечала Алевтина, – я сюжет делала, ты же смотрела по телевизору, помнишь? Как раз перед твоей операцией, я так волновалась.

– Какой еще операцией? – обомлела Елена.

– Какой… На груди, конечно, – кивнула на ее грудь дочь. – Ты долго нам ничего не говорила, думала, у тебя рак. Слава богу, все обошлось. Это не рак.

– Это не рак, – пробормотала Елена, сердце ее бешено колотилось. – А где Клава? – спросила она, озираясь по сторонам.

– Дома, – отвечала осторожно дочь. – У себя.

– Разве она не жила здесь, со мной? – спросила Елена и, смешавшись, поправилась: – Со своей внучкой и Сашей? Ну, когда я пропала-то, помнишь?

Алевтинино лицо вытянулось и напряглось, она сказала:

– Мама! Ты опять! Никуда ты не пропадала, ты всегда была с нами. Всегда. И ты не была маленькой девочкой, забудь ты наконец про это! У тебя же не маразм! Не деменция! Не болезнь Альцгеймера! Не бредовый психоз! После операционного шока, доктор сказал, ты вернешься к нам. Он почти твердо обещал это! Видишь, тебя даже выписали! Мама, очнись же наконец! – Алевтина плакала, кричала и вела себя как ненормальная.

Елена все поняла – это заговор, они сговорились выдавать ее за психическую. Хотя сами сошли с ума. Алевтина, во всяком случае, точно сошла. Так нормальные люди себя не ведут. Надо позвонить Клаве…Она постаралась подыграть дочке и сказала, что конечно же никогда не была маленькой девочкой… куда уж ей. И дочь, услышав эту потрясающую новость, успокоилась. Елена постаралась выпроводить ее. Все это ей очень не нравилось.

Едва за Алевтиной захлопнулась дверь, как она тут же набрала номер сестры и, когда Клава подняла трубку, начала издалека, спросила, не вернулся ли Геннадий, он не вернулся, живет ли Лида со своим парнем, оказывается, живет, потом поинтересовалась, почему Клава уехала от нее, ведь им так весело было вместе, совсем как в детстве, помнишь, сестра? Клава неуверенно отвечала, что помнит. Но когда Елена с подковыркой спросила ее про месяц мунихион, ждет ли она следующего-то мунихиона, Клава как-то напряглась на том конце провода и ответила не сразу, дескать, какой такой месяц мунихион, она ничего не знает, дескать, я не я и хата не моя. Елена поняла, что и Клава состоит в заговоре. Она предчувствовала, что такое может быть, но верить не хотела.

Елена собралась и вышла на улицу, она отправилась в школу, каникулы еще не закончились – и школьный двор пустовал, но завуч оказалась на месте. Елена сунула ей коробку конфет, ни за что ни про что, и завуч расплылась в улыбке, а она поинтересовалась, сколько человек будет в Сашином одиннадцатом классе, не уехал ли кто, нет ли новеньких, а потом небрежно спросила про шестой класс, мол, у соседки внучка перешла в шестой, Тая Забарова, так вот, мол, соседка жаловалась, что подружек у нее нет, была одна, Лена Лебедева, да вот, будет ли, нет ли девочка учиться в этом году, соседка не знает… Завуч сказала, что нет, не будет, она переехала в другой город.