Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

– Вот именно! – перебила ее Алевтина, которая до этих пор все не поднимала своего лица от стола, как будто дыру хотела взглядом провертеть. – Ты была не в себе! Ты очень долго была больна! Вначале папа – когда он ушел, ты просто помешалась от горя! Это оказалось первой каплей, доктор сказал… Преследовала его… Надоедала… Но тогда ты была еще вменяема, хотя уже не похожа на себя.

– Я преследовала?! Я надоедала?! – воскликнула пораженная Елена. У нее просто не было слов. Она, которая столько лет не видела Борю Пастухова, и только став совершенно неузнаваемой, решилась пойти к нему… Да и то… ничем это не кончилось. И это она, значит, его преследовала и ему надоедала! Нет, это надо же!

– А потом – рак, ты все думала про это, ты была уверена, что у тебя рак. А потом это страшное убийство по соседству, – продолжала Алевтина, – накануне вы разговаривали с тетей Олей, а ночью ее убили. Николай Иванович сказал, что это в большой степени способствовало тому, что с тобой случилось. И, главное, эта дурацкая книга! – Алевтина приподняла том и со злостью шваркнула им об стол. – Она тебя совсем доконала!

Елена покачивала головой в совершенном недоумении. Она все еще не могла успокоиться по поводу того, что якобы преследовала бывшего мужа. Это ни в какие ворота не лезет! Потом, поняв, про что городит дочь, расхохоталась и воскликнула:

– Ну, слава богу, хоть убийство тети Оли у вас было, а то того не было, этого не было! Кентавра прихлопнули – и как ни в чем не бывало! Девочек Эрехфею поставляли – и ничего-о! Конечно, следы-то теперь замести надо! А кто свидетельница? Я, я одна! Да Саша еще. Вот и валите теперь с больных голов на здоровую! Внушаете здоровой, что она больная! И ты, родная дочь, туда же! Продалась, продалась им, за чечевичную похлебку продалась! Не ожидала я, не ожидала от тебя, Аля! А я-то ради вас, ради людей, на все пошла! А вы… Эх, вы!

Алевтина тихонько плакала и качала головой. А Елена совсем разошлась:

– И хоть бы концы с концами у вас сходились, так нет! Ведь «котел омоложения» был раньше, чем тетю Олю убили! Вначале я стала девочкой, а уж после ее ухлопали.

– У тебя все в голове смешалось, – грустно сказала Алевтина. – И эта проклятая книга! Может, если бы не она, ничего бы с тобой не случилось! Ты поверила в рецепт и все сделала как надо, только ничего, конечно, у тебя не вышло. Шарлатанство чистой воды, вернее, нечистого молока, только более изощренное, чем у теперешних кудесников. Ты вышла из этой купели, из этой ванны, из этого якобы «котла омоложения» в полной уверенности, что стала молодой, да не просто молодой – девочкой! И вела себя как… как ребенок. Это было ужасно! Нам пришлось поместить тебя в больницу. Саша очень переживал и плакал, ты ведь знаешь, как он к тебе привязан. И какой он тонкий и ранимый мальчик. Он часто навещал тебя. Очень часто. Я тоже, конечно, приходила. Даже Самолетов явился как-то раз. И даже папа приходил, хотя я очень боялась этого посещения. Но Николай Иванович сказал, что, может быть, как раз это встряхнет тебя – и повлияет на твое возвращение в себя. Ничего подобного! Ты и с ним вела себя как несмышленыш. Твой разум спал. А сон разума порождает чудовищ. Все, о чем ты рассказываешь, все, о ком ты говоришь, – только плод твоего подсознания, чудовища вырвались наружу, когда твой разум спал, так сказал врач. Я говорю тебе все это в надежде окончательно пробудить тебя, чтобы ты поняла, что жила все это время в бреду. Вернись к нам, мама, вернись в действительность!

Елена посмотрела на часы Петровича, которые по-прежнему были на ее руке, и со вздохом спросила:

– Чьи это часы?

Дочь взглянула, пожала плечами, потом ответила:

– Не знаю, мама. Наверное, кого-то из больницы. Надо бы вернуть.

– Надо, – сказала Елена. – Пожалуй, я спать пойду. – На пороге она обернулась и спросила: – А операция?

– Операция… была несложная, тебя просто перевели в онкологический диспансер по соседству с психушкой, сделали операцию и через какое-то время вернули обратно. К счастью, опухоль оказалась доброкачественной…

Но тебе кололи морфий, у тебя были боли… может, и это как-то повлияло, я не знаю. Хотя операция, как сказал Николай Иванович, даже способствовала тому, что ты пришла наконец в себя.

– Несложная операция, – эхом повторила Елена. – Опухоль доброкачественная… Но жуткие боли, да.

– А теперь ты дома.

– А теперь я дома, – согласилась Елена.

Наутро приехал Саша. Елена пытливо рассматривала его – это был тот, повзрослевший, Александр, который целых два года жил другой жизнью: мускулы бугрились на его руках, он был загорелым, широкоплечим, стройным, на вид дашь все восемнадцать, а уж никак не шестнадцать. Да разве бы он изменился так за несколько месяцев, пока она жила, по словам дочери, в бреду! Алевтина, пытаясь объяснить поразительную перемену, произошедшую с Сашей, твердила о каких-то тренажерных залах, которые Александр якобы все лето посещал, о культуризме, которым он, пока бабушка болела, увлекся. Да, они всему найдут объяснение! Елена не могла дождаться, когда они с Сашей останутся одни. Уходя, Алевтина бросила на Александра долгий взгляд, смысл которого тотчас стал ясен Елене. И внука вовлекли в этот позор… да не может же быть!

Они вдвоем сидели на кухне, Елена наварила борща, напекла блинчиков с мясом и кормила внука. Он ел, не поднимая от тарелки глаз. Правая рука его была изуродована ожогом, Елена сразу, как только он вошел, увидела этот адамантовый ожог. Но не подала виду.

– Не болит? – спросила теперь, кивая на руку.

Александр бросил на нее вопросительный взгляд, Елена указала ложкой на ладонь.

– Не-ет, с чего бы, – отвечал Саша.

Когда он наелся и, потянувшись, сказал: «В школу неохота-а!» – Елена, выдержав паузу и подготовившись, произнесла почему-то шепотом:

– Кентавра-то помнишь, Мирона Иксионида, как на мосту-то его… гранатой?

Глаза Саши стали размером с плошку. Он медленно покачал головой.

Елена с горечью сказала уже полным голосом:

– Да не может этого быть, Саша! Как же так! Не мог ты этого забыть! Тебя научили так говорить, да? Все отрицаать… Дескать, интересы города этого требуют, или государства, или уж не знаю я, чьи интересы… А ты их не слушай! Правда-то важнее, Саша. Правда – это самое главное! За нее и пострадать не грех. Ведь вон рука-то у тебя обожженная, а отчего? Оттого, что ты меч держал адамантовый, ну скажи, ну откуда бы я придумала про такой меч, я сроду не слыхивала про такие мечи, пока кентавр нам не сказал, что только таким мечом можно Эрехфея убить! И ты бы убил его, обязательно убил бы этого поганца, если бы не сандалия… А если бы ты убил его, тогда бы не пришлось Поликарпу приносить меня в жертву. Потому что это было второе решение задачи: как победить этого змея, или кто он там был, тебе лучше знать, ты же его видел, не я. И осталась бы я девочкой, а теперь видишь, какая я стала – старуха с одной титькой! Старая амазонка! Только я не виню тебя, Саша, ты не думай. Ты же не виноват, что так вышло. Да я еще, знаешь, что думаю, – придвинулась Елена вплотную к внуку, который, замерев, слушал ее, – если бы ты убил его, все равно бы победу они себе присвоили. Сказали бы, что своими бомбами уничтожили объект. Украли бы у тебя победу, как пить дать!