Юрий Буйда - Сады Виверны

Мои размышления прервал Анри, который сообщил, что его светлость маркиз и ее светлость маркиза готовы к церемонии прощания с господином Боде и ждут меня внизу.

Вчера вечером с такой же невозмутимой физиономией Анри тискал груди Полетт, занимаясь с ней любовью, и это воспоминание развеселило меня.

Хотелось спросить, где пройдет отпевание господина Боде, но я придержал язык: негоже человеку, который несколько часов назад участвовал в непристойном спектакле на кладбище, настаивать на соблюдении приличий.

Однако именно я оказался единственным человеком, который тем утром оделся согласно правилам приличия – остальные были кто в чем, маркиз и маркиза – в белом и голубом. Рядом с ними держался незнакомый мужчина без шляпы, со шпагой у бедра.

– Это сын господина Боде, – вполголоса сказал Анри. – Гражданин Боде.

Нас представили – его голос показался мне знакомым, но не успела эта мысль возникнуть, как маркиз приказал начинать.

Оглядевшись, я не обнаружил ни одного вооруженного человека – ни у замка, ни в парке. Это могло означать лишь одно: убийца найден, и надобность в страже отпала. Выходит, мы напрасно лишили жизни бедняжку Полетт…

Хотя, спохватился я, возможно также, что Дени распорядился убрать сторожей только на время похорон.

– Наверное, я был последним, кроме убийцы, кто видел господина Боде живым, – сказал я. – Это было около полудня. Он спал, когда я покинул библиотеку.

Маркиз кивнул, маркиза зевнула, едва успев прикрыть рот перчаткой.

Они казались усталыми, но не опечаленными.

Никакого священника, никакой поездки на кладбище – четверо лакеев вынесли носилки с телом Огюста Боде, укрытым плащом, и двинулись вверх, в глубину парка, к садовым печам. «Хорошенько разогрейте печи!» – приказал вчера маркиз. Значит, господина Боде решили сжечь. Почему бы и нет, если гражданин Боде не против.

Мы поднялись на площадку, вымощенную булыжником, и остановились.

Две садовые печи, стоявшие бок о бок, производили сильное впечатление. Формой они напоминали колбы – широкие внизу и узкие наверху. В их огромные зевы, где бушевало пламя, можно было въехать верхом, чуть пригнувшись к шее лошади.

Носилки с телом поставили на салазки, и Дени при помощи длинного шеста отправил господина Боде, скрытого под ворохом черных роз, в лучший из миров.

Никто, кроме меня и гражданина Боде, не перекрестился.

Я стоял сбоку от печи, в стороне, и краем глаза наблюдал за итальянцами, которые за кустами набивали мешки грязным бельем, рваными женскими платьями, платками, чепчиками, туфлями, перчатками.

От этого занятия меня отвлек гражданин Боде, который взял меня за руку и увлек за собой.

– Проводите меня до экипажа, господин д’Анжи, – быстро проговорил он. – Мне нельзя здесь задерживаться.

Теперь никаких сомнений не оставалось: гражданин Боде и был Минотавром.

– Но какого черта вы прятались, если могли запросто явиться сюда, как сегодня?

– Долго объяснять, – сказал он. – У нас с отцом были сложные отношения, но, когда потребовалась моя помощь, он позвал меня, и я помог ему…

– Так это вы…

– Он этого хотел, и поверьте, отрубить голову собственному отцу труднее, чем королю. Но это в прошлом…

– Значит, вот почему сняли охрану!

– Да-да, такова была его последняя воля – я показал завещание маркизу. Но я тороплюсь, господин д’Анжи. – Он вдруг остановился и схватил меня за рукав. – Люди маркиза собирают детей по всему Парижу. Аристократы, лишенные возможности бежать от революции за границу, готовы на все, чтобы спасти своих отпрысков, и маркиз пользуется этим: золото в его карманы течет рекой. Но берет он девочек, только девочек, обещая спасти их от смерти. Маркиз де Бриссак – спаситель детей!..

– Почему вы ему не верите?

– Я верю отцу, который перед смертью просил меня сделать все, что в моих силах, чтобы спасти этих детей от де Бриссака.

– А вы…

– А я лишен такой возможности в силу разных причин…

– Погодите-ка, кажется, я начинаю догадываться… Вы занимаете важный пост в Конвенте? В Революционном трибунале? В Комитете общественного спасения?

Мы подошли к его карете.

– Не будем сейчас об этом, – сказал Боде-младший. – Понимаю, ваши силы ограничены, но, может быть, вам удастся спасти хотя бы одного ребенка. Отец сказал, что детям грозит не смерть, а нечто такое, что хуже смерти. Он всегда говорил загадками – я мало о нем знаю, но верю ему. Он сказал, что маркизу не страшна смерть, и именно это не сулит детям ничего хорошего. Что вы об этом думаете?

Тут я не выдержал и рассказал ему о книге 1431 года, в которой излагалась история Манон.

Боде-младший воззрился на меня с изумлением.

– Не хотите же вы сказать, что ей… что им четыреста лет? Они бессмертны? Они вампиры? Или что? То есть – кто? Агасфер, Картафил, Буттадеус, Малк, Ян Родуин, Исаак Лакедем? Но ведь это…

– Чушь и бред, – сказал я без всякого удовольствия.

Гражданин Боде глубоко вздохнул.

– Нет времени, чтобы предаваться сладостному безумию гаданий. – Протянул мне увесистый мешочек. – Здесь триста ливров, возьмите. Не уверен, что деньги стоят больше, чем отвага и воля, но во тьме они лучше яркого фонаря…

– Господин Боде! – воскликнул я. – Остановитесь, заклинаю вас всем святым! Вы ведь ничего не знаете обо мне. Почему же требуете от меня невозможного? Почему я?

– А почему Полетт?

Я замер, не веря своим ушам.

– Прощайте, господин д’Анжи! И помните, ворота поместья всегда открыты!

Он вскочил в карету, кучер хлестнул лошадей, и экипаж покатил по аллее к главным воротам.

Я огляделся – вокруг не было ни души.

Ни души.

До вечера я бродил по поместью.

Аллеи, дорожки, китайские павильоны, боскеты, овраги, ручьи, мостики, заросли орешника, гроты, ротонды, розарии, охотничьи домики, конюшни, оранжереи, откуда не доносилось ни звука…

Наверное, весной или в разгар лета этот огромный парк с его садами, рощами, фонтанами и цветниками мог бы соперничать с Эдемом, с садами Виверны, которые вскользь описывает Томмазо, да и сейчас, в январе, здесь было немало уголков, где можно было всей душой погрузиться в покой и красоту. Но меня здесь не оставляло чувство, которое я рискнул бы назвать чувством зла – зла, неотступно следовавшего за мною, куда бы я ни направлялся, зла текучего, изменчивого, проявлявшегося то прекрасным прудом, то запахом гниющей листвы, то приступами стыда, беспричинного и жгучего.

И о чем бы я ни думал, стоя на берегу ручья или поднимаясь по ступенькам в ротонду, все мои мысли были пропитаны раздражением и удивлением.

Почему этот гражданин Боде решил, что я стану выполнять его приказы или просьбы? Почему меня должна заботить судьба дочерей каких-то аристократов, заплативших де Бриссаку, чтобы он спас их детей от гибели? В конце концов, родители действовали хоть и под давлением обстоятельств, но по своей воле и осознанно, и даже если предположить, что маркиз превратит девочек в своих наложниц, они останутся живы. А именно этого и хотят их отцы и матери.