Макс Фрай - Новая Дикая Охота. Рассказы для живых [сборник litres]

Шата со мной часто спорит, но тут согласилась сразу, потому что была не только собой, но и немножко деревом, а деревья всегда открыты к любым предложениям, их на что угодно можно уговорить. Дая со мной никогда не спорит, хотя редко бывает согласна, просто ей интересно, что случится и как всё сложится, если сделать то, что не нравится ей. А Ях так понравилось быть горьким и сладким дымом, что она, ни с кем не советуясь, сама уже начала целиком приходить.

Когда мы пришли совсем, целиком, окончательно, я сперва сгоряча пожалела, что это затеяла, потому что когда смотришь моими глазами, а не ветром, девчонкой и галкой, тут всё такое нелепое, тусклое, недолговечное, что только обнять, смеяться и плакать, а любить невозможно, совершенно точно нечего мне здесь любить. Но я всё-таки зашагала вперёд всей собой, чтобы узнать, как здесь ходят, если уж всё равно пришла. Листья шуршали, как под ногами девчонки, ветер дул, дым клубился, звон вдалеке не стихал, и я сама не заметила, как спустилась с холма.

И Дая спустилась с холма, ей нравится ходить по моим следам, говорит, они сладкие, как роса на лугах Хээярда, что означает «сладкие, как то, чего нет», потому что Хээярд это не наша и не чужая земля, а выдуманное место, где всё без разбора легко любить. Дая сама его сочинила – очень давно, ещё до своей первой смерти, до рождения третьей тени, совсем младенцем тогда была. Дая уже давно не младенец, но всё равно постоянно что-нибудь сочиняет, так уж она устроена, ей иначе нельзя. Давние говорят, когда Дая сама станет Давней, вырастет очень большая, аж до Нетёмного неба, так что мир её больше не сможет вмещать, и умрёт в тысячу пятый раз, всё, что она сочинила, сбудется, осуществится на самом деле, никогда прежде не было, а станет – так. Значит и её смешной Хээярд тоже сбудется, хотя уж он-то совсем не похож на правду, не бывает миров, где слишком легко любить.

Ях спустилась с холма раньше всех и уже почти убежала, потому что опьянела от дыма, которым чуть-чуть побыла, но в последний момент опомнилась и вернулась, чтобы всех обнять на прощание. Тогда Шата тоже спустилась с холма, она обниматься любит. Ях это знает, поэтому аж дважды её обняла.

Потом мы расстались, хотя вместе нам весело. Будь наша воля, не расставались бы никогда. Но когда приходишь окончательно и взаправду, компания тебе не нужна. Любовь – одинокое дело, с друзьями её не разделишь. А мы путешествуем ради любви, в этом наш смысл, долг, работа и радость, для этого мы себе и миру нужны. То, что мы однажды полюбим, становится вечным, а мы от любви умираем, но не целиком, не в полную силу, а только чтобы стало можно снова начаться, это для нас важнее всего. Если время от времени не начинаться заново, так и останешься вечным младенцем с единственной тенью, тень будет стареть, а ты не будешь расти.

Однако сказать проще, чем сделать, любовь не везде удаётся найти. И не часто такое случается, даже с великими мастерами точно не каждый день. А у меня получается реже, чем у всех остальных, потому что я хочу всего сразу, мне всё интересно, с таким характером очень легко влюбляться, но трудно любить.

Наши Давние говорят, что огорчаться неудачам нелепо, потому что поиск любви – такое же счастье, как её обретение. Я и сама так же думаю. Но чувствую – наоборот. Мне бы – ух! И – бабах! И – дыдымц с фейерверком! Мне бы любви побольше, почаще и посильней. Но получается, как получается. В моей жизни много веселья и приключений, но мало настоящих страстей.

Когда приходишь куда-то немножко, не всею собой, это очень удобно. Из любого встречного можно выглянуть, осмотреть, попробовать и почувствовать незнакомый мир. А когда приходишь совсем, целиком, окончательно, стать чем-то другим не получится, пока его не полюбишь. А если не любишь, остаёшься собой. И это довольно досадно: собой очень мало что удаётся почувствовать, потому что состоишь из нездешней материи, весь мир для тебя чужой. Поэтому чувствуешь только самое главное. Не то, что здесь считается «важным», а самое яркое, громкое, сильное, что есть. А остальное только видишь и слышишь, но не чувствуешь, словно оно только мерещится, а на самом деле нет ничего. От этого становится грустно, мне всегда жалко того, чего нет.

Но в этот раз я много всякого сразу почувствовала – ветер и дым, и небо, и упрямую силу юной травы, которой осенью в этих краях расти не положено, а она всё равно храбро пробивается из-под земли. И немножко – радость девочки и собаки, которые играли на прекрасном холме. Это было особенно удивительно, люди и звери почти никогда не испытывают настолько сильную радость, чтобы такие, как мы, могли с ними её разделить. А откуда-то издалека доносился звон, весёлый, чистый и ясный. Незнакомый, но настолько родной и понятный, словно это звеню я сама.

Я пошла на этот звон, как на зов, хотя знала, что он никого не зовёт, звенит просто так, потому что охота пришла позвенеть. Шла такими специальными большими шагами, как будто бежала, почти зажмурившись, чтобы поменьше видеть и слышать, чтобы не опоздать. Вдруг мой прекрасный звон умолкнет, пока я считаю птиц, обнимаюсь с деревьями, заглядываю в освещённые окна, и я никогда не узнаю, кто здесь умеет так сладко звенеть.

Я шла, а звон раздавался то впереди, как положено, то слева, то справа, то сверху, то позади. Идти в нужном направлении это не мешало, потому что когда приближаешься к цели, чувствуешь сам факт приближения, другие доказательства не нужны. Но я удивлялась, конечно – зачем звон пытается сбить меня с толку? И наконец поняла – это он играет со мной. Я бы сама так играла! Неужели мы со звоном похожи? Или он только что стал похож на меня, потому что тоже умеет любить? – думала я и смеялась. И бежала быстрее, и тоже звенела – сразу всюду, и впереди, и слева, и справа, и сверху, и позади. С настоящей любовью так часто бывает – сперва наполнишься светом, потеряешь себя, превратишься в иное, и только потом своей самой последней тенью запоздало поймёшь, что смогла полюбить.

Когда я закончусь, чтобы снова начаться, то есть когда я вернусь домой, я никогда, никогда не забуду, как любила здешнюю реку, как стала навеки вечной рекой.

Придумала эту игру в детстве, когда постоянно куда-нибудь ездила после школы, то в художку, то на гимнастику, несколько остановок туда и обратно практически каждый день.

Правила были такие: сядь в троллейбус, закрой глаза и, что бы ни случилось, не открывай, пока водитель не объявит твою остановку; если почему-то не объявляет, значит, надо самой считать. А как только открыла глаза, немедленно выходи, даже если всё перепутала и остановка не та. Не страшно, доедешь на следующем, или вернёшься, или пешком пройдёшь; ну, самое худшее, опоздаешь, тебя отругают, невелика беда.