Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

Священник молился очень долго. Я потерял терпение, но молчал, смирился. Ноги застыли, превратились в колоды. Сесть не осмелился, да и негде поблизости, а возвращаться в зал далеко.

Наконец священник поднял голову, но не повернулся к нам, пребывал в странном оцепенении. Бернард кашлянул, сказал негромко:

– Святой отец, нельзя ли узнать...

Он почтительно умолк. Священник вздрогнул, а когда обратил лицо в нашу сторону, вздрогнули мы с Бернардом. Лицо священника стало белее мела, в глазах полыхнул безумный ужас.

– Изыди! – прохрипел священник. – Уйди! Именем господа, исчезни!

Кожи коснулось дуновение холодного, свежего ветерка, Бернард чуть вздрогнул, его взгляд метался от священника ко мне и обратно.

– Падре, вы это кому?

– Изыди! – выкрикнул священник с мукой. – Ты явился за моей душой? Но господь милостив, за свои прегрешения я заплачу любую цену, святые ангелы меня оградят.

– Святой отец!

– Я порвал с отцом Иезекилем, – продолжал священник бессвязно, – как только увидел, что безумная жажда знаний губит душу. Я сам наложил на себя епитимью...

– Бернард, – сказал я, – это он меня испугался. Только я, правда, не понимаю.

– Изыди! – возопил священник. Он держал перед собой огромный крест, заслоняясь, как щитом. – Во имя господа!.. Изыди!!!

Я отступил, сказал Бернарду негромко:

– Пойдем отсюда. Ты видишь, я на него как действую.

На залитом солнцем дворе оба ощутили себя словно бы в безопасности. Я направился к лошадям, Бернард вдруг сказал:

– Погоди. Ты сам сказал, что это ты на него действуешь. .

– Сказал.

– Подожди здесь. Попробую без тебя. Он почти бегом вернулся обратно, хлопнула дверь, исчез. Я вошел в конюшню – и здесь монахи молодцы, чисто, как в операционной, кони здоровые, выглядят бодро, от скуки едва не разносят стойла, сила играет. Я погладил одного по вытянутому носу, рука не дрожала, хотя, если честно, внутри у меня все тряслось, как овечий хвост. Да, я пришел из мира, где церковь, так сказать, отделена. Кто хочет, ходит к этим шаманам и целует попам немытые руки, а кто не хочет, тот вообще не вспоминает о таком анахронизме, как религия. Есть чудаки, что строят капища и поклоняются древним богам, есть поклонники дьявола – все это игры, такие же, как гонки на виртуальных машинах; Я отношу себя к свободным людям, которые вообще не вспоминают о вере, церкви, боге, религии.

Бернард явился пошатывающейся походкой сильно избитого человека. Или смертельно усталого. Я шагнул навстречу, поддержал его под руку. Его широкое лицо стало непривычно бледным, пожелтело, осунулось.

– Нет-нет, – ответил он на мое молчаливое предложение, – отдыхать некогда. Вернемся к нашим.

Я все еще поддерживал его, своего господина, я ж оруженосец, он в самом деле тяжел, как три шишкин-ских медведя. Бернард тряхнул головой, но глаза оставались затуманенные то ли излишней ученостью монахов, то ли страхом.

– Ну что? – спросил я наконец. – Что он сказал? Мы медленно шли через двор, Бернард заговорил нехотя, в голосе старого воина я услышал хрипы:

– Самое лучшее... самое лучшее, что мне бы сделать... а может, и сделаю – это топором тебя по голове. А потом сжечь труп, а пепел развеять.

Меня продрал мороз, воображение у меня живое, к тому же я из мира, где страшатся даже прищемить пальчик.

– Что случилось?

Бернард сказал несчастливо:

– Дернуло же меня за язык... вступиться за тебя! А что теперь? Ты едешь с нами.

– Что он сказал? – повторил я.

– Он сказал... он сказал, что у тебя нет ангела-хранителя.

– Ну нет так нет, – ответил я уязвленно, – я уже взрослый. Мне сопельки утирать не надо. Значит, господь мне доверяет больше.

Бернард отшатнулся, широкое круглое лицо вытянулось, как у коня. В глазах метнулся страх.

– Несчастный! – вскрикнул он непривычно торопливым голосом, так непохожим на его густой размеренный бас. – Пади на колени и проси дать тебе ангела-хранителя! Иначе обречен! Нельзя, нельзя без проводника в этом страшном мире.

– У меня нет другого мира, – ответил я горько.

– А тот, высший? Мир, где обитают наши бессмертные души?

Он суетливо перекрестился, став похожим на нашего мэра, у того тоже такая же широкая морда и крестится похоже.

– Мухи отдельно, – отрезал я, – котлеты отдельно.

Но на душе было гадко. Бернард отстранил мою руку, другой прикрыв глаза, чтобы даже не встречаться со мной взглядом, будто я василиск или Азазелло, жестом отослал меня прочь, а сам чересчур поспешно ушел в конюшню. Я вернулся в помещение, выделенное нам, побродил, натыкаясь на столы и лавки. От разогретых за день солнцем каменных стен несло почти животным теплом, но я чувствовал, как по рукам пробегает дрожь, забирается вглубь, и так мелко-мелко трясется в подленьком страхе мое интеллигентное сердце.

– Не надо, – сказал я вслух, убеждая сам себя и чувствуя, как это звучит красиво, возвышенно, но неубедительно. – Не надо мне никаких ангелов, пропагандистов, СМИ, проводников, поводырей, агитаторов! У меня есть голова. Своя. А в ней даже есть мозги! И разберусь сам.

Темная комната внезапно вспыхнула. Я отшатнулся, ослепленный, обеими руками прикрыл лицо. Сквозь растопыренные пальцы видел только блистающий огонь, что залил все, будто прямо в комнате вспыхнуло солнце, а я прямо на его поверхности. Внутри огня высветилась фигура еще ярче, слепящая, чистая настолько, что у меня пересохло во рту и во внутренностях.

В белом огне страшно полыхала... полыхал, постоянно меняясь, вырастая в размерах, исполинский человеческий силуэт. Он уперся головой в потолок, за спиной мерно колыхались крылья. Огромные, слепяще-белые, из огня, что искрился, но не обжигал, и я невольно вспомнил что-то про огонь, что возник в купине и тоже вроде бы не обжигал.

Я открыл и закрыл рот, но слова не шли из перехваченного горла. А нечеловечески огромный голос, что заполнил, казалось, весь мир, грянул гневно:

– Смертный! Тебе еще можно было... Теперь же помни, ты отказался сам! Сам!

Я прижался спиной к стене. Губы спеклись от жара, иначе я бы уже заорал в страхе, что я не могу без ангела, без проводника, что у нас принято бурчать и отказываться, вся русская интеллигенция так делает, но помощь и любые подачки буквально рвет из рук, только делает вид, что это она оказывает помощь и благодеяние дающему, а на самом деле мы все – послушные потребители...

В том месте, где голова огненного ангела, вспыхнули два страшных золотых глаза и тут же исчезли. Я открыл наконец рот, просипел что-то и снова закрыл. Дурак, тут словами не играют. Тут все слова принимают за чистую монету.

Ночью я слышал шум, крики, над воротами взвилось красное зарево, потом все утихло. И тут же Ланзерот поднял нас, велел обернуть конские копыта тряпками. Я трясся, ибо ворваться в монастырь все же проще, чем вырваться. Но если нас за воротами ждет войско...