Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

Горы придвинулись настолько, что в чистом прозрачном воздухе различались трещины в снежных покровах, отдельные скалы, черные дыры пещер, ибо сами горы очень старые, древние, как Карпаты или Уральские, в сравнении с юными Гималаями.

– Еще пару суток пути, – объявил Ланзерот, – и мы на перевале. А оттуда всего сутки до Зорра.

Вечером на стоянке Асмер вынес из повозки лютню. Играл и пел старинную, как мне казалось, балладу о верной и вечной любви. Я слушал вполуха, перед глазами то и дело вставали страшные сцены появления огненного ангела. Если такой же и за левым плечом, только черный и с рогами, то на такого дядю не поплюешь. Я как-то привык полагать, что если на правом плече сидит ангел и нашептывает в ухо доброе, а на левом – бес и шепчет непристойности, то оба размером с канареек, путь даже с попугаев среднего размера. Ну, чтобы дотягивались до ушной раковины, не подпрыгивая. Но чтоб такие быки...

Плечи зябко передернулись. Я заставил себя слушать балладу, тем более что все слушали с печальными и торжественными лицами. В прекрасных глазах принцессы блестели слезинки. Одна выкатилась и понеслась по нежной коже, оставляя мокрую дорожку, будто там проползла улитка.

Сердце внезапно дрогнуло. Баллада непроходимо тупая, глупая и нелогичная: он уходит в крестовый поход нести веру Христа в дикие страны, а она остается ждать в высокой башне. И вот годы идут, он бьется с разными гадами, захватывает целые гаремы красавиц, но ни одна не может поколебать его верность. Более того, что совсем дико, он даже ни с одной красоткой не разделил ложе, хотя к нему под походный плащ пытались забраться и крестьянки, и принцессы, и волшебницы, и жены королей.

Асмер пел тихо и проникновенно. Перед глазами появлялась то белая башня, где невеста ждет и ждет, отвергает знатных женихов, хотя на лицо ложатся первые морщинки, то возникала раскаленная пустыня и одинокий всадник в полных рыцарских доспехах, что двигается вперед и вперед, неся нелепую веру Христа в страну такой же нелепой веры в Мухаммеда...

Небо было звездное, чистое, полная луна медленно выползала из-за темных деревьев. Пока что ее не видно, но вершины сосен засеребрились странным волшебным светом. Рудольф коротко взглянул, опустил голову с такой скоростью, что клацнули зубы. Ланзерот взял одеяло и ушел в темноту, но сперва бросил Бернарду:

– Первую стражу Рудольф. Сменит Дик.

Он исчез, никто из нас не знает, где он спит, да и спит ли вообще. Бернард подмигнул мне. Ланзерот по прежнему меня не жалует, даже подозревает в чем-то, но доверил же сторожить! Признал переход в оруженосность из простолюдства.

Полная луна выплыла из-за деревьев, круглая и хищная, завтра уже пойдет на убыль, но сегодня еще полнолуние. Я в астрономии не Копенгаген, вроде бы все эти фазы: полнолуние, новолуние и половинки – длятся по неделе, сегодня последний день полнолуния, но все-таки еще полнолуние, и, движимый понятной тревогой, я поднялся от костра, волоча за собой одеяло, двинулся в темноту.

Потом одеяло осталось на траве, а я, пригибаясь и скрадываясь за кустами, приблизился к тому месту, где должен был затаиться на посту Рудольф. Стояла подлая тишина, но легкий ветерок пахнул в мою сторону, я уловил едва ощутимый запах сильного крупного зверя. На левом локте у меня щит, ладонь правой руки сжимает короткую рукоять молота. Бросать некуда, вершины деревьев и кустов залиты светом, видна каждая ночная букашка, но ниже сплошная чернота, однако с могучим молотом в руке я чувствую себя суперменом, как придурок с пистолетом на улице Москвы, что и пользоваться еще не умеет толком, но смотрит по сторонам в поисках повода продемонстрировать свое сокровище.

Запах донесся сильнее. Я застыл, в трех шагах должен лежать Рудольф, высматривать, не крадется ли враг...

Огромный зверь ринулся из темноты так внезапно, что я не успел и шевельнуть молотом. К счастью, зверь пересекал в прыжке залитую лунным светом полянку. Я сумел его увидеть и закрыться щитом. Страшный удар швырнул меня на землю. Зверь, оттолкнувшись от щита, приземлился в трех шагах, молниеносно развернулся и ринулся снова. Мой щит тоже в трех шагах, но рука сжимала молот, и я метнул его навстречу оборотню.

– Не убивай... – шепнул я умоляюще.

Молот и зверь сшиблись в воздухе. Оборотень рухнул, земля дрогнула от удара. Я хрипло и тяжело дышал, а сердце выламывало ребра. Чудовищный волк медленно превращался в человека, но я через пелену выжигающего глаза пота видел только расплывающуюся фигуру.

С земли донесся стон. Человек медленно поднял голову, лицо было искажено неимоверной мукой. Рудольф, сразу потеряв нечеловеческую силу и живучесть оборотня, пытался подползти к вороху своей одежды и доспехов. Его пальцы уже сомкнулись на рукояти меча, когда я, догадавшись про ужасный замысел, с силой ударил по его пальцам ногой. Меч вылетел, исчез в темном кустарнике.

– Не... смей... – послышался рыдающий голос. – Я должен... должен... умереть...

– Нет, – прохрипел я, горло от жара стало, как покрытое жестью. – Самоубийство – грех...

– Дурак... Мои грехи выше этих гор.

– Но все равно, – возразил я и сам удивился, почему не убил оборотня раньше, – теперь нельзя! Это значит, одним грехом больше.

– Тогда ты убей меня!

Он зарыдал, уткнувшись лицом в землю. Голые плечи тряслись, он всхлипывал, как ребенок, но этот горький плач могучего мужчины был самым горьким, что я в жизни видел. Снова защипало глаза, но уже не от пота.

– Нет, – ответил я с трудом, в памяти всплыли слова священника, я начал произносить их сперва как чужие, но смутно ощутил в них некую силу и мудрость. – Господь возлагает на нас ровно столько, сколько можем нести! И кто жалуется на тяжесть, тот ропщет на самого господа. А кто отказывается нести бремя жизни, тот предает самого господа! И весь род людской.

Я сам удивился, как сильно и торжественно это прозвучало. Рудольф рыдал безутешно и горько. Огромные руки захватили целые пригоршни земли, мороз прошел по коже, ибо земля здесь утоптанная копытами, тверже камня.

– Я не могу... – донеслось сквозь рыдания. – Я не смогу!

– Надо смочь, – ответил я. – Разве ты виноват, что тебя успели покусать? Ты закрывал всех, честь тебе и огромное спасибо.

Я чувствовал себя глупо, ибо кто я, а кто могучий Рудольф, но я вынужден говорить ободряющие слова, и единственное оправдание, что говорю не свои слова, а через меня как бы говорят священники и отцы церкви, которых Рудольф так почитает.

– Убей меня! – воскликнул Рудольф с яростью. – Или я убью себя сам! И моя душа отправится в ад. Хотя она отправится туда и так...

– Нет, – ответил я, торопливо перебирая изречения отцов церкви, и выпалил: – Тебе выпала великая и славная доля, которой могут только завидовать все рыцари христианского мира и все короли!