Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

Я смотрел на них во все глаза, перевел взгляд на священника.

– Но если нет спасения, – вырвалось у меня, – если сатана все рассчитал правильно и нам ни за что не устоять, то как с этой мыслью драться? Мы ни за что не победим!

Священник взглянул остро. Мне показалось, что сейчас повернется и уйдет, но он ответил сухо:

– Верно. И поляжем все.

– Но...

– Еще не понял?

– Нет, – признался я.

– Главное, – сказал священник строго, – победить не врага, а себя. Главное, не шкуру сберечь, а не предать! Понял? Только в этом различие между нами и Тьмой. Для них же самое главное – уцелеть. Уцелеть любой ценой. А для нас – не предать!

Он осенил меня крестом, то ли оберегая от сил Зла, то ли желая проверить, не возоплю ли диким голосом и не исчезну ли в адском пламени, повернулся и ушел к волам. Я видел, как он довольно умело помогает Асмеру запрягать, движения его тощих лапок были уверенными и решительными. И мне послышался далеко-далеко вверху серебристый звук фанфар.

За сегодня придвинулись к горам почти вплотную. Земля пошла холмами, каменными насыпями. Часто попадались огромные камни, похожие на утопающих в жидкой земле допотопных животных, кустарники вперемешку с лесом, неопрятные рощи. Если раньше встречались аккуратными группами березняки, дубравы или сплошь заросли вяза, то теперь все перепуталось: сосна возле граба, дубы рядом с кленами.

Мы рыскали поодиночке в пределах видимости друг друга, повозка двигалась посредине. Иногда деревья разделяли нас, Ланзерот тут же тревожно трубил в рог. Я подумал, что нас только по этому реву могут запеленговать чуть ли не с другого конца планеты и послать уже местных альфовцев на перехват. Какая-то дурь: чем ближе к осажденному Зорру, тем неосторожнее и даже провокационное ведет себя этот рыцарь. Как будто кому-то подает знак. Кому-то помимо нас.

Я как раз проскакивал через небольшой лес, когда в сторонке послышался звонкий голосок, напевающий песенку. Привстал на стременах, в сотне шагов над кустами проплыло красное, исчезло. Я осторожно тронул коня, красное еще дважды мелькнуло в просветах зелени, кусты кончились. Через поляну хорошенькая молодая девушка несла, сгорбившись, тяжелую вязанку хвороста. Чистое нежное лицо покраснело, но она стойко продолжала напевать свою песенку, словно черпала в ней силы. Ее волосы были красными, как огонь или как борода Рудольфа, опускались на спину, где их прижимала вязанка серых сучьев.

Я успокаивающе помахал ей рукой, ибо она в испуге замолчала и застыла. Девушка робко улыбнулась, сказала торопливо:

– Добрый день, благородный рыцарь!

– Я не рыцарь, – ответил я поспешно.

– Как же не рыцарь? – не поверила она. – Такой конь, такие доспехи...

– Если настоящие рыцари услышат, – сказал я, – меня повесят на первом же дереве. Я просто оруженосец. Ты далеко забралась в лес. Это не опасно?

Она ответила послушно, все еще держа хворост на спине:

– Что делать, господин ры... господин. Чем-то топить надо.

Я увидел в ее глазах покорность и смиренный страх, ведь мы в лесу одни, а молодой мужчина не упустит случая сделать с молодой девушкой все, что желает. Я чувствовал стыд и раздражение, я ж из прогрессивного мира, где «это» такой пустяк, что ни мужчина, ни женщина уже через пару минут не вспомнят о коитусе, а здесь меня подозревают, что я накинусь с такой жадностью, как будто это что-то для меня редкое и недоступное.

– Давай я подвезу тебя ближе к дому, – предложил я. – Прямо к дому не обещаю, торопимся. Ты где живешь?

– Прямо за этим лесом наша деревня, – ответила она смиренно. – Вон за теми деревьями уже видно.

– Садись, – сказал я. – Скоро стемнеет, а ночью тут бродят волки.

Она посмотрела на небо, на ее лице страх и надежда боролись так явно, что я сказал еще торопливее:

– Твой хворост тоже захватим, не бойся. Я соскочил, быстро приторочил вязанку позади седла, влез на коня и протянул девушке руку. Освободившись от вязанки, она выглядела стройной, как березка, чистой и нежной. Красные волосы рассыпались по плечам. На бледных щеках заиграл румянец.

– Вы так великодушны, сэр рыцарь... ой, простите, господин!

– Влезай, – поторопил я. – А то мне влетит.

Она подняла на меня взгляд чистых, почти детских глаз. И без того маленькая и хрупкая, выглядела совсем ребенком, только крупная грудь выдавалась под простым платьем очень отчетливо, а я старался и не мог отвести глаза от низкого выреза.

– Да, – сказала она послушно, – да... но вы уверены, господин, что не хотите... что ничего не хотите?

Я помотал головой.

– Садись! Могут же люди что-то делать бескорыстно?

– Могут, – ответила она и улыбнулась благодарно. – Но мужчины чаще отказываются от золота, чем от женщины.

Ее тонкие пальцы скользнули в мою широкую ладонь. Я дернул, успел удивиться ее почти невесомому телу, в следующее мгновение она оказалась в моих объятиях. Смущаясь, как бы не подумала, что похоть все же взяла верх, я отстранил ее, повернул к себе спиной. Конь тут же двинулся ровным неспешным шагом

Красные пушистые волосы пахли лесной травой, щекотали лицо. Я невольно вдыхал нежный запах. Руки сами по себе начали стискивать ее хрупкое тело.

В поясе она такая тонкая, сверху руку сладко обожгло, по всему телу промчалась сладостная дрожь – это я нечаянно коснулся ее груди.

Девушка сидела в моих руках, как пойманный зверек. Я слышал, как часто-часто стучит ее испуганное сердечко, вряд ли крупнее, чем у зайца. Я старался держать мысли чистыми, но перед внутренним взором возникали картины, где уже мну ее в стогу сена, раздетую, открытую, с раскинутыми руками.

– Господин, – произнесла она трепещущим голоском, – господин... позвольте мне сесть позади.

– Зачем? – спросил я. – Так удобнее.

– Я прошу вас...

– Глупости, – пробормотал я. – Здесь держу, а там свалишься.

– Я буду держаться за вас, – возразила она, чуть смелея. – Я обхвачу вас за пояс обеими руками! И буду держаться крепко-крепко!

Она легонько вскрикнула, когда я пересаживал, для этого пришлось прижать ее весьма крепко. Седло протестующе скрипело, я усадил ее на вязанку, повернулся, пряча пылающее лицо, ибо пока переносил, ее грудь прижалась к моей щеке, я успел ощутить на губах сквозь тонкую ткань упругие горячие угольки.

Конь двигался мерным шагом, не обращая внимания на возню на его спине. Я сидел, выпрямившись, как столб, щеки пылают, уши раскалились, перед глазами – гнусные и сладостные видения. Я старательно гнал их, распухшие от прилива крови губы беззвучно шлепали – то ли шептали молитву, то ли ловили эти горячие, как угольки, кончики.

За спиной потрескивал хворост, сидеть на вязанке неудобно, девушка поневоле согнулась в поясе, почти легла грудью мне на плечи. Я беззвучно взмолился, почему на мне такой тонкий железный панцирь, не защищает от жара ее молодого тела, руки ее никак не отыщут, за что ухватиться. Если б не вязанка, то сидела бы, чинно обхватывая за пояс, а сейчас при каждом конском шаге в испуге хватается, хватается...