Коллектив авторов - Они придут из ниоткуда

Сэм напротив, готов был в ножки падать тому, кто это сделал. Но Дункан Маклауд, пижон шотландский, неубиваемый, не нуждался ни в Диновой злости, ни в Сэмовой благодарности. На редкость самодостаточная падла.

— Никаких «если», Дин, — Мак пил скотч, как водицу. — Дело в том, что я его знаю.

И вытер слюни Биллу Мастерсу белейшим носовым платочком.

Здесь такой климат, что и летом озноб. Уж на что неласковы родные горы Шотландии, но здешний ноябрь — это депрессия в чистом виде. Такой ветер, что не спасает даже добротная шинель. Такая сырость, что уныние поселяется в самом сердце.

Но надежда — вот воистину бессмертная сущность — делает лица людей тёплыми. Черепа, обтянутые кожей и тонким слоем надежды. Без неё лица были бы просто страшные, как худшая из смертей. Дункан умирал от голода, он знает, о чём говорит. Он бывал в чумных городах, он видел.

Те, кто пришли из-за блокадной черты, румянцем тоже не пышут: окопы — не курорт, но на фоне местных они кажутся могучими здоровяками.

Блокада прорвана, но ещё не до конца снята.

— Ну что, товарищ Мак, хорошая работёнка?

Сержант Сучков горд. Работёнка и верно сделана на совесть, о чём Дункан незамедлительно сообщает. Сержант, которого только-только оттрепало малярией, расплывается в довольной ухмылке.

На скорую руку, но вполне неплохо: полевой госпиталь вселился в наименее разрушенное здание на этой улице и уже принимает пациентов. Всей канителью с заселением, налаживанием снабжения, какого-то бытового минимума, не говоря уже о медикаментах, руководил жёлтый от малярии сержант.

Дункан считает, что на родине акул капитализма сержант сделал бы лихую карьеру на деловой смётке и расторопности, но здесь не Америка. Здесь… здесь недавно прорвали блокаду. Улицы ещё пахнут голодом. Дункан не знает, сколько лет будет выветриваться эта вонь.

— А вот ещё ваш, — сержант тычет пальцем вглубь теперь уже больничного двора.

— Наш? — уточняет Дункан.

— Ну, из союзничков. И тоже по-русски болтает неплохо.

«Союзничков» — англичан, французов, норвежцев — здесь немного. В основном — в небе, «Люфтваффе» гоняют. Но и по грешной земле кое-кто умудрился дойти.

(Господи всеблагой, какая же была авантюра с этим добровольческим отрядом имени Взятия Бастилии! Только дремучий военный бардак и название в большевистском вкусе позволило им добраться аж до здешних болот…)

Дункан всматривается.

Длинная сутулая фигура в шинели. Кепи, из-под которого торчат сальные лохмы. Большой чемодан у ноги.

«Его» поворачивается лицом, и Дункан вздрагивает, хотя узнаёт за секунду до этого движения. Будто и не прошло без малого пятьдесят лет. Впрочем, ничего удивительного: мистер Куинн изменился не больше самого Маклауда.

— Да, на рожу не сахар, — по-своему понимает его сержант. — И чудак к тому же. Но дело своё знает.

— А какое его дело? — голос деревянный, скрипучий. Он уже рассмотрел предмет, висящий на шее «союзничка», сносно болтающего по-русски.

— Запечатлевает преступления фашизма, товарищ Мак, — серьёзно отвечает сержант. — Чтобы ни одна мелочь не ускользнула. Вроде как для международного военного трибунала. Херня этот трибунал, давить их просто надо, но память терять нельзя. Нужно, чтобы и дети наши, и правнуки это видели. Нельзя ни прощать, ни забывать. Он фотографии из концлагерей показывал… Только давить, до последней гниды.

Сержант звенит от ненависти.

Дункан слышал о концлагерях. О том, что в них происходит на самом деле. Только слухи, но он верит им, а не речам Геббельса. Дункан знает, что добыть настоящие, материальные свидетельства творящихся там преступлений невозможно. Они с коллегами по партизанскому движению пытались. Но он не удивлён.

Мистер Куинн, безусловно, способен и не на такое. Дункан и сам понимает очень смутно, на что способен мистер Куинн. Но ему страшно.

— А почему чудак?

— Просили сделать нам с ребятами снимочек коллективный, а он ни в какую. Будто ему пары кадров жалко. А плёнки у него на самом деле — завались, притом самой лучшей. И фотокамера шикарная. Ну ничего, Жулин спиртяжки достал, уговорим.

— Знаете, сержант, — медленно говорит Дункан, — не стоит этого делать.

— Почему? — реденькие светлые брови Сучкова взлетают на лоб.

— Талант смерти — не для живых. — Откуда взялись эти слова, Дункан не знает. Просто уверен в их правоте. — Оставьте его в покое, поверьте мне.

Сержант пожимает плечами. Сюда он попал из-под Курска. Он не верит в дьявола, потому что был в аду и остался жив. А в бога верить мешает компартия. Заграничные мракобесы, пусть и союзнички, ему не указ.

Дункан больше не заговаривает с сержантом о мистере Куинне и как можно скорее уходит. Он ничего не может сделать, не рассказав о событиях пятидесятилетней давности. Да и то, сержант просто сочтёт его контуженным.

Та карточка… Он не выбросил старый снимок с мёртвым мальчиком. Запечатанный в стекло, Джимми лежит в парижском доме вместе с кучей барахла, пока ещё не ставшего антиквариатом. Дункан рад, что сейчас не может достать эту фотографию. Он сомневается, что сможет расстаться с ней второй раз.

Жулинский спирт помог, фото было сделано. А в следующую ночь был какой-то совершенно нелепый налёт, никто его не ожидал, ну нечего было бомбить в той части едва живого города, а риск нарваться на зенитки большой. Судя по всему, налёт был наудачу, без цели и плана, да, немецкая хвалёная дисциплина в последнее время сбоила всё чаще. Нашвыряли бомб в богадушумать и понеслись аккурат на батарею ПВО. Жертв немного, разрушений и того меньше, было бы чего рушить.

Дункан узнавал: по всему городу погибли только девять человек. Только те, кто собрался на коллективную фотосъёмку у юго-западной стены больнички, организованной трудами сержанта Сучкова. Куда делась сама фотография и была ли она напечатана, никто не знал. Мистер Куинн уехал с какими-то штабными поздним вечером, за час до бомбёжки.

— Но он точно не из ваших? — уточнил Сэм. — Не из…

Почему-то ему сложно произнести слово «бессмертный».

— Точно, — Дункан не стал наслаждаться паузой. Не в театре. — Я не чувствую Зова рядом с ним. И он меня, слава богу, тоже не чувствует.

Дункана передёрнуло. Дин сосредоточенно хмурил лоб, обдумывая, наверное, что-то очень важное. Помощник шерифа Билл Мастерс икал во сне, развалившись на кровати какого-то из братьев.

Эти двое могли отличить вампира от упыря по выражению морды, длине клыка и по манере выпрыгивать из темноты. Братья охотились на призраков, демонов и вендиго. Виртуозно вычисляли скверные дома и нехорошие предметы. Младший неплохо знал латынь, а старший мог при необходимости убить канцелярской скрепкой.