Коллектив авторов - На своей земле

Митос еще несколько минут смотрел на беззвучно ревущего мальца, потом склонился над ним.

— Ириний, сын Приамоса, чтоб тебя пустынные гиены разорвали, а стервятники печень съели! — с чувством сказал он, добавив парочку куда менее вежливых фраз на давно забытом людьми наречии. — На тебя целая телега упала. Вот не мог сразу подохнуть и не создавать мне лишних проблем?

Малыш смотрел на него широко распахнутыми глазищами и молчал. И хотя его лицо опухло от пролитых слез, смешавшихся с грязью и размазавшихся по щекам, он не пикнул, даже когда Митос вынимал стрелу из его плеча.

Митос досадливо подумал, что от пережитого у Ириния мог помутиться разум. Вот только маленького юродивого Митосу для полного счастья и не хватало. Но, впрочем, дети живучие. Может еще и отойдет. С другой стороны, если бы мальчишка не молчал — разбойники услышали бы его плач из-под телеги и добили. Так что все к лучшему. Ну или к худшему — это как посмотреть.

Накладывая повязку на рану ребенка, Митос утешал себя мыслью, что это все ненадолго. Он лишь найдет подходящий город, хорошую семью, пристроит мальчишку и забудет о нем. Но в то же время вполне понимал, что это — чистый самообман. Никому трехлетний сирота не нужен. Разве что в рабство продать. Да и то, кто его купит, такого малого?

— Ладно. Думаю, полтора десятилетия я могу на тебя потратить, — в конце концов решил он, окончательно смиряясь с подлянкой судьбы, и взял Ириния на руки. — Все же в доме твоего отца я прожил почти в два раза дольше. Будем считать это ответной услугой.

Уходя в пустыню, на трупы самого Приамоса и его домочадцев Митос даже не оглянулся. А что толку смотреть на мертвых? Для них он уже сделал все, что мог.

…Митосу изначально не нравилась эта идея с переездом. Они даже поругались с Приамосом — впервые за последнее десятилетие. Но тот был упрямее всех ослов Скамандра. И хотя Митос неоднократно грозился, что не поедет с ними, — не мог же он в самом деле отпустить его одного. Хотя Четыре всадника давно уже стали страшной легендой, но и помимо них хватает злодеев, готовых напасть на беззащитных путешественников, опрометчиво вышедших из-под защиты городских стен.

И Митос оказался прав. Но кое в чем все же ошибся — даже один бессмертный не может справиться с бандой из полусотни человек. Вернее, он-то может, но быстро такую толпу не перебить. И пока Митос расправлялся с одними, другие успели добраться до Приамоса и его семьи. Приамос и сам был отличным мечником, но его окружили и подняли на копья. Первое разворотило грудину, второе вошло в живот, вспоров его и выпустив кишки. Почувствовав характерный тошнотворный запах, Митос перестал отвлекаться на то, как идет бой за его спиной, и перешел в круговую оборону.

Еще хорошо, что среди разбойников копейщиков было всего трое, и в начале схватки нападающие посчитали массивного и рослого Приамоса более опасным противником. И свою ошибку они поняли не сразу. Но самому Митосу тоже сильно досталось. После третьего пропущенного удара он перестал считать ранения — слишком много, все равно умрет прежде, чем раны успеют затянуться.

Митос вытащил окровавленный меч из очередного услужливо опавшего к его ногам тела, поскользнулся в луже крови, перекатом ушел от атаки еще двоих бандитов и услышал оклик:

— Сдавайся! Или я сверну ей шею! — главарь прижал к себе последнюю оставшуюся в живых дочь Приамоса, до крови вдавливая лезвие кинжала ей в шею.

Митос замер, прикидывая шансы. Его окружало не более дюжины бандитов, остальные уже упокоились навеки. Но он едва стоит на ногах и в глазах темнеет от подступающей дурноты — Митос слишком часто умирал, чтобы не узнать это ощущение. А во взгляде главаря горит то же алчное вожделеющее пламя, которое Митос так часто видел у своих бывших братьев. Они не просто убьют девчонку, а сделают ее забавой для всех выживших. С еще большей жесткостью отыгрываясь на ней за потерянных собратьев. А убить Митос их уже не успеет.

Митос коротко вскинул руку. Меч — не слишком удобное метательное оружие, но он просто не имеет права промахнуться. Удар сразил обоих — ей скользнул по шее, перерезав сонную артерию, а ему вошел точно в сердце.

Остальные одиннадцать бандитов бросились на него все вместе, и это стало их ошибкой. Митос перехватил меч одного, пырнул им другого, увернулся от удара третьего… Но его все-таки настигли. Или организм не справился с количеством полученных ран и даже ускоренное исцеление уже не помогало — Митос не осознал.

Приходил в себя он тяжело. Его распяли на земле, пригвоздив четырьмя мечами, а пятым проткнули сердце. Первого оживания хватило лишь на то, чтобы освободить одну из рук, почти до средины разорвав запястье об острую сталь. Потом он умер снова. Все-таки даже для бессмертного кусок металла в сердце — достаточно уважительная причина, чтобы не выжить. Со второго раза он выдернул и этот меч, едва успев до очередной смерти. И лишь очнувшись в третий, полностью освободился.

— Спасибо что голову не отрубили, — мрачно пробурчал он, наблюдая, как неестественно медленно затягиваются раны на ногах и второй руке — обычно заживало гораздо быстрее.

Митос ненавидел умирать несколько раз подряд, но в таких ситуациях выбора особого не было. Он обошел недавнее поле боя, собирая то немногое ценное, что не утащили оставшиеся разбойники. Его меч они забрали, но коллекции оружия с трупов хватило бы дюжину воинов вооружить до зубов.

А потом он услышал шорох под телегой…

Митос с малолетним Иринием возвращался в Трою, в дом Приамоса, который они покинули всего несколько дней назад. До начала Троянской войны оставалось чуть меньше двух десятилетий.

Митос сидел на дворцовой веранде, потягивая вино и мрачно наблюдая за заливом. Зрелище было одновременно и прекрасным, и удручающим. Заходящее солнце словно расплавленным золотом залило тихо плещущиеся волны, цвет моря по обоим краям от широченной солнечной дорожки переходил в нежную светлую лазурь с едва заметным розоватым отливом. Сгрудившиеся у берега корабли казались нарядными и светлыми, будто диковинные птицы, примостившиеся на самой кромке воды.

Но дальше взгляд лучше было не переводить. На берегу кипела жизнь, несущая смерть. Муравьями сновали солдаты, высились шатры, пылали костры. Митос вздохнул. Как-то постепенно все пошло не так, и чем дальше, тем больше, нарастая как снежный ком.

Пятнадцать лет назад Митос сделал… ну, не то, чтобы прям глупость, но явно поступил неосмотрительно. Когда, поддавшись минутному порыву, взял на себя заботу об осиротевшем сыне смертного приятеля Приамоса. Но поступить иначе в той ситуации означало убить мальца — так же верно, как если бы Митос его собственноручно прирезал. А теперь приходилось расхлебывать.