Коллектив авторов - На своей земле

— Бабушка! Что такое? Что случилось? — перепуганные братья едва успевают подхватить старушку под руки и усадить на табурет.

— Ничего… ничего… я сейчас… — она медленно приходит в себя, обмахивается ладонью, тяжело дышит. Потом поднимается и капает себе корвалол — по кухне плывет резкий тревожный запах. Баба Роза выпивает стакан залпом и, вытерев рот тыльной стороной руки, мрачно выдавливает из себя севшим голосом:

— Так, значитца. Сидайте, диты. Не хотела я про то сказывать, да видно, придется. Давно это было, еще до войны. Отец мой, царствие ему небесное, Потап Лексеевич, сам с Черниговщины. Хозяин. На земле крепко стоял, работы никакой не чурался и семью свою держал в строгости. Шестеро нас у него было. Три брата, три сестры. Минька, Герка, Колька, Дуняшка и Татка. А я меньш а я, значитца. Но росла не балованной. С малолетства к работе приучена. В поле жала, снопы вязала, по хозяйству управлялась, скотину обихаживала. Двенадцать годков мне было, как война началась. По первости батю на фронт забрали, опосля Миньку с Геркой — как их срок подошел. Колька на завод работать подался, снаряды они для фронта вытачивали. А мы с матушкой и сестрами дом держали, мужиков ждали с войны. Дуня с дитём была грудным. Они с соседским Василём аккурат перед самой войной свадьбу сыграли, а как забрали его — даже на сына не посмотрел. Но ничего. Голодно было, холодно, однако же держались. Оладьи пекли из картофельных очистков. Тошнотиками мы их называли… — баба Роза подперла щеку рукой, взгляд ее старческих водянистых глаз стал каким-то отсутствующим и прозрачным, будто слепым. — Пескарей ловили в реке — в былые времена и кошке бы дать побрезговали, а тогда все в дело шло, каждая крошечка. И, видно, Господь нас хранил до поры до времени. Оборванцами ходили — зато живые все, не болели даже особо. С фронта письма шли. А весной сорок пятого даже посылка от бати! Вот с нее-то все и началось. Было в той посылке мыло уложено. Хозяйственное, брусками. И письмо прилагалось. А в конце его приписочка: «Ты, Глафира, — это матерь моя, значитца, Глафира-то Андреевна, — мыло зараз не расходуй, а распили его ниткой на обмылочки и бережливо с ними обращайся». Матушка тогда, как сейчас помню, осерчала даже: мол, будет еще указывать, как мне мыло беречь. Оно, конечно, тогда на вес золота было. Для помывки золой пользовались, мыльным корнем еще. А тут вона как… Цельное богатство подвалило! А нам тогда одежу новую важней было справить. Совсем пообтрепались мы. Вот матушка и порешила не пилить то мыло, а снести на рынок и продать. Оставила себе один только брусок. А с остальным ящиком Татку в город отправила…

Баба Роза закашлялась, с трудом перевела дух, промокнула платком уголки глаз. Кир с Егором не мигая смотрели на нее, приоткрыв от удивления рты: суровая старуха никогда ничего не рассказывала им, ограничиваясь короткими указаниями исключительно по делу. А тут… Целая история!

— И вот сидит, значитца, она, матушка моя, Глафира Андреевна, за столом с письмом да куском мыла в руках, а я печку белю. Тут матушка за спиной как вскрикнет — я оступилась, чуть в ведро с известью не упала. Смотрю — лежит мыло, пополам перерезанное, а в нем — золотое кольцо! Вот это вот самое! — она кивает в сторону блюдца с сокровищем. — Тут-то мы с матушкой и поняли батину задумку. Это он нам хитростью с неметчины драгоценности редкие переправить хотел. Уж бог знает, где взял. Видно, разбомбили магазин какой али хранилище. Потому как украсть не мог. Не в характере его это было. Матушка руками всплеснула. Кричит, значитца: «Дуй, Розка, пулею в город! Найди Татку на рынке, пока все не продала!» Я подхватилась — и ну бежать. Да только не успела. Облава на рынке была на мешочников, вот нашу Татку и замели. С пустыми руками домой вернулась. Но радовались, что живая хоть. Ан зря. Сгорела опосля от чахотки. И Дуняшкиного мальца заразила. А как на Василя похоронка пришла — Дуня совсем умом тронулась, руки на себя наложила. Батя же аж до самого Берлина дошел, до победы, — а его шальной пулей убило, сослуживцы потом сказывали. Минька без вести пропал. А Герка вернулся, да. Но лучше бы сгинул, как по мне. Самоваром его из госпиталя привезли. Без рук и без ног, значитца. Один обрубок от парня. Крепко пил он, все пытался забыться, а все одно от боли кричал. Чудилось ему, что руки-ноги на месте, но огнем горят. Тоже, в общем-то, недолго прожил. А там и Кольку, меньшого нашего брата схоронили. На заводе затянуло его под пресс. И остались мы с матерью одни-одинешеньки. Я на выданье уж была, парень один ко мне сватался, а я все на другого поглядывала. Гармонист наш, Витька с Заречной был мне люб. Вот и пошла я тайком к Галке Бычихе… Гадала она хорошо. Яичек курьих понесла ей в платке, рафинад — все как положено. А Галка меня как увидала — сразу стала руками махать: «Уходи, мол! Не скажу тебе ничего!». Я в слезы. Бычиха сжалилась тогда надо мной и говорит: «Хорошая ты девка, Розка. И семья у тебя была справная, да только висит теперь над вами проклятие, да не простое, а бесовское, с чужбины завезенное. И кто проклятия того коснется — и себя погубит, и всех близких своих. Потому и помочь тебе не могу. Не обессудь…» С тем и расстались. А я шла и все думала, откуда то проклятие взялось и что за бесы такие. Тут-то про кольцо и вспомнила. Матушка его хранила как последнюю память об отце. Но, выходит по всему, оно и есть причина всех бед. И задумала я тогда в колхозный пруд его кинуть, чтоб никто не нашел. Вот только не дошла до пруда. Бреду — а навстречу мне Стешка соседская. Бежит и кричит: «Ой, Розка, беда! Мамку твою жаткой задавило! Насмерть, мабуть!» Тут я и пала. Одна осталась, одна как перст. А кольцо то проклятущее все держала при себе. Однако же замуж вышла, как без того. Думала, может проклятие только над моей кровью силу имеет, мужа не тронет. Так и было. Жили с Витюшкой душа в душу, он все на гармони играл. Вот только с детишками у нас никак не ладилось. Одного за другим трех мертвеньких выкинула. Вот тогда Витюшка от меня к другой бабе и ушел, да там и спился. Только я все же не думаю, что от кольца. Водка — она почище любого проклятия мужиков наших губит. Однако же всякий раз, как пыталась я от цацки этой избавиться или даже просто доставала ее — что-то да происходило. С соседями, с ближними, со скотиной даже… Я и зареклась. Спрятала от греха на чердаке. Ну и вас не хотела к себе брать. Потому как вы хоть и дальняя, и не кровная, а все же вроде как родня. Мало ли. Но так уж Марина просила за вас, так плакала… Не выдержала я. Повелась на уговоры. А оно вон как повернулась. Собирайте-ка манатки свои, браты-акробаты, сегодня у Митрича переночуете, а завтрева я вас в город направлю, пока ничего не стряслось. Аккурат ваша матерь вернуться должна, звонила она надысь, что едет с товаром из Турции, гостинцы вам везет. А кольцо я спрячу от греха, вдруг пронесет все же…