Коллектив авторов - Бесконечная история

Салкон. Такое имя дал ей отец — Салкон [12] «Салкон» (Salqon) — слово, значение которого приведено в Куманском кодексе как «северный ветер». , та, в чьей крови поёт северный ветер. Имя звенит на языке — талым льдом в студёном ручье, вскриком чайки в вечерней степи. Салкон, Салкэ. Салкэ-хатун. Только половецкие чаги-служанки зовут её так. Для русичей она княгиня Анастасия Кончаковна. А муж, Владимир, нарёк её Свободой [13] Имя «Свобода», использованное в тексте, не подтверждено историческими источниками. . Верно, расслышал в имени Салкон вольный зов северного ветра.

Салкон. Рождённая укрощать необъезженных кобылиц, натягивать тугой лук, добывать сайгаков да диких селезней, пить ледяное дыхание зимней степи. Отец сам учил её тому, что должна уметь жена каана — великого хана. Охоте и войне, счёту и торговле. Как молвить ханское слово, чтобы услышали те, кто не хочет слушать, как вести ослабевшую от долгой зимы орду на летнюю стоянку. А потом сам же сговорил за русича, за Ольговича. И сказал непонятно:

— Мужа тебе выбрал. Не по силе — по верности.

Испугалась Салкэ: как же это — не по силе? Глядела на Владимира цепко, сторожко, степной лисицей, почуявшей неведомого зверя. Про себя положила тогда: если и правда слаб княжич, не будет её воли взять его в мужья. Свободный народ сары, и женщины его свободны. Ни отец, ни брат — никто не может отдать половчанку замуж без её воли.

До самого праздника Нового Солнца не давала Салкэ ответа, ждала. И княжич ждал, поглядывал издали на свою наречённую невесту. Ни слова не было сказано между ними. Владимир ходил по стану Кончака свободно, только петля для меча пустая висела на поясе, указывая: княжич пленник здесь, не гость. А на празднике, по древнему обычаю, метали воины копьё в щит. Угрожающе свистели рассекающие воздух тяжёлые копья, с хрустом входила сталь в обтянутое дублёной кожей дерево круглых щитов. Владимир стоял среди воинов, вокруг свистели и кричали при каждом умелом броске, он смотрел молча.

Победил Илькер, брат Кончака: четыре щита раскололось от его бросков. Кумай, чьё копьё разбило три щита, с досады повернулся к Владимиру. То ли задирал княжича, то ли надумал тайком уязвить победителя.

— Не хочешь ли, рус, тоже попробовать?

Владимир ответил медленно, тщательно подбирая знакомые половецкие слова:

— Наши воины, — он сказал «жигиты», не воин вообще, а молодой, неопытный воин, — наши воины так не делают.

Салкэ вздохнула тихонько. Неужели и правда слаб княжич? В плен попал, копьё бросить не хочет. Трусит? Не умеет биться? И придётся из-за него, такого, идти против воли отца?

— Наши воины делают так, — он забрал у Кумая копьё, взвесил в руке, перехватил поближе к наконечнику. Огляделся, прищурился, целясь куда-то в сторону, и с резким выдохом, без замаха бросил. Копьё вонзилось в столб коновязи, пробив его насквозь. Щит от такого удара разлетелся бы в щепки. Воины одобрительно зашумели, Владимир повернулся и всё так же молча ушёл в свою юрту.

В тот же день Салкэ села шить рубашку, чтобы подарить её жениху.

Стоит Салкон, опустив глаза долу. Слушает молитвенный напев, крестится вслед за свекровью, княгиней Всеславой Ярославной. Разглядывает листья да цветы, золотом вытканные по зелёному шёлку, по подолу богатой понёвы. Невесомая ткань цвета майской травы, с узором из речных кувшинок. Подарок отца, вено. По русскому, варяжскому обычаю. Народ сары такого обычая не знает.

Чужая земля вокруг. Вздыбленная холмами, изрезанная оврагами да высокими речными берегами, стиснутая густыми лесами. Перепаханная, взрезанная плугом. Не то, что ровная, привольная, широкая степь, простор от края до края мира. Скучает Салкэ.

И люди здесь другие, чужие. У каждого по два имени. Одно для людей, для жизни, другое для их Бога. Владимир — Пётр, Игорь — Юрий, Всеслава — Ефросинья. И только её, Салкон, называют и в жизни божьим именем — Анастасия. Хотя и то редко. Чаще — просто княгиней. Или Кончаковной. Женщин здесь зовут именами их отцов. Словно напоминают, из какого ты рода. В степи бы посмеялись над таким обычаем. Разве можно забыть о крови каана в жилах твоих сыновей?

За мутными думами и служба церковная пролетела незаметно.

Из собора выходили чинно: сперва князь Новгород-Северский Игорь Святославич да князь Путивльский Владимир Игоревич с ближними боярами, за ними княгини, Всеслава Ярославна и Анастасия Кончаковна, с боярынями, в окружении гридней, следом дружина. Народ расступался, кланялся, гудел приветственно. Нищие крестились, протягивая руки за милостыней. От мощеной булыжником площади, от раскалённых весенним ярким солнцем камней поднимался жар. Княжеский терем, новый, богатый, возвышался на другой стороне детинца, серебряной чешуёй сияла тесовая крыша.

Княгиня Всеслава величаво и неспешно, словно ладья по озёрной глади, плыла мимо толпы под звон колоколов. Сверкал золотом да камнями-самоцветами головной венец семизубчатый, с ликами святыми, с подвесами жемчужными. Струился шёлк лазоревый веницейский, тончайшей золотой нитью вышитый. Салкэ шла следом, потупив очи, как полагалось по русским обычаям молодой княгине при свёкре и свекрови.

Здесь не принято было улыбаться простым людям, перекидываться острым или дружеским словечком со знакомыми. Салкэ тихонько вздохнула, вспоминая праздники народа сары: костры до неба, пляски под гулкие стоны бубнов и переливчатое гуденье кобуза, густой мясной дух от общего котла, весёлые разговоры под перебродивший кумыс и сладкие ромейские вина. А здесь и весну праздновали постно да чванливо, поджав губы, блюдя строгий цареградский чин. Русские знатные женщины вели себя так, словно они тоже не принадлежали к этому народу, как Салкэ. И люди одобряли такое поведение, кланялись и теснились ближе, шумели приветливо, щурились горделиво на золотые венцы, на лазоревые да муравчатые покровы своих княгинь.

Высокий старик в одёже из волчьих шкур вдруг шагнул из толпы наперерез, заступив дорогу княгине Всеславе. Гридни не тронули его, раздались в стороны с опаской. Княгиня остановилась, будто споткнувшись. Примолк людской гомон на площади. Салкэ присмотрелась внимательнее. Бусы из медвежьих и рысьих зубов, посох с резным навершием — оскаленной волчьей мордой, синие узоры на руках и груди, там, где не прикрывает тело грубая меховая рубаха. Кам, шаман. Или по-русски — волхв.

— Весна сухая, лето сухим будет. Горит земля, Ярославна, — сказал старик глухо и негромко. Страшно сказал. Из притихшей толпы донёсся испуганный, тонкий бабий всхлип. Салкэ, забывшись, шагнула вперёд и встала рядом с княгиней. Старик перевёл на неё взгляд выцветших, как летнее небо над степью, глаз: