Коллектив авторов - Бесконечная история

Уже по-другому, не сторожко, а как о решённом деле, быстро и уверенно Всеслава стала рассказывать:

— Пояса эти наузами зовутся. Один сама наденешь, другой на Владимира накинешь. Что бы ни было, науз с себя не снимай. По нему тебя муж узнает, будучи в ином облике. Зелье вам поднесут, князю в роге, тебе в чаше — пей до дна. Там травы заповедные, легче будет, зелье само тебя поведёт и подскажет. Кричать захочется — кричи, только лучше не словами. Просто в голос кричи. Своего ничего не надевай, ни платья, ни рубашки, ни убора. И помни: сделаешь всё правильно, истинной княгиней станешь, примут тебя люди.

Салкэ опять не всё поняла, но кивнула, про себя решила потом тихонько Владимира расспросить. Княгиня достала из короба одёжу с пёстрой вышивкой. Снова дотронулась до ладони невестки, вздохнула:

— Ну, готовься. Пойду князю скажу. Сегодня в ночь, ждать доле нельзя, и впрямь сгорит земля. Пять лет не было русалий на Новегороде. — И вышла из светлицы.

Салкэ привыкла уже к любопытным взглядам, которыми провожали её в Новгороде-Северском с самого первого дня. Как же, молодая жена, привезённая княжичем из половецкого плена, дочь Кончака, великого хана. Имя отца повторяли здесь со страхом, а теперь и с надеждой — авось поможет в усобицах. Но сегодня на неё смотрели особенно пристально и тревожно. Будто ожидали чего-то. Или опасались. Салкэ усмехалась про себя: боятся, что степнячка не поймёт или не поверит? Что сделает что-то не так, прогневит старых богов? Или выдаст общую тайну жрецам нового Бога?

Как положено княгине, свела брови над переносицей, прикрикнула гневно на девку: та слишком замешкалась, подавая понёву. На этот праздник не надевали богатых одежд из заморских тканей — рубашка льняного белёного полотна, сплошь покрытая вышивкой, да ярко-красная льняная же несшитая понёва, вся в мелких разноцветных бусинах. Узор читался легко: засеянное поле, прорастающее зерно, всходы, жатва. Народ землепашцев. Салкэ вздохнула про себя, вспомнив, как женщины сары готовили наряды к празднику Молодой травы: зимними короткими днями нашивали на кожаные рубахи костяные бляшки, на которых вырезаны были овцы с приплодом. Такую рубаху подарила Салкэ Владимиру, принимая его в мужья.

Под вечер город опустел и притих: ни криков разносчиков, ни цокота копыт по булыжнику, ни скрипа деревянных мостовых под ногами прохожих. Господский поезд из десятка возков быстро миновал посады и свернул на дорогу, по которой ездили к Свято-Преображенскому монастырю, на богомолье. На полдороге остановились. Дальше через лесок пробирались на лошадях, оставив возки дожидаться у обочины. Уже темнело, длинные тени лежали на земле частоколом, пахло тёплой, нагретой весенним солнцем древесной корой, раскрывшимися почками, первой травой, пробивающейся сквозь прелую листву. Вскоре за деревьями замелькали огни, стал слышен говор. Выехали на большую поляну, расчищенную и перепаханную. Со всех сторон поляны стояли столы из свежеоструганных досок, уже заставленные угощением, народ теснился вокруг, многие сидели на земле. Увидев князей, вскочили, поклонились, гул толпы стал тише. Салкон спрыгнула с коня.

Здесь даже стояли иначе, не мужи отдельно, жёны отдельно, как в церкви, а парами. Князь Владимир был уже здесь. Подошёл, взял Салкон за руку, вывел вперёд. Шепнул в самое ухо: «Не бойся!» Ладонь его была горячей и твёрдой, как раскалённый на солнце камень, на щеках играл румянец, видный даже в сгущающихся сумерках, пахло от него остро, знакомо. Салкэ стиснула пальцы украдкой, глянула лукаво — румянец запылал ярче.

Празднество начиналось. Разгорелись высокие костры по углам поля, возле тех самых резчатых столбов, о которых говорила Всеслава. Тени от столбов легли крестом на средине поляны. Там была очерчена площадка, застелена широким белёным полотном, под которым угадывался дощатый помост. К помосту через пашню вели две дорожки, тоже застеленные. Тонко и пронзительно вскрикнула свирель, застонали в ответ гудки, взлетели в чёрное, истыканное весенними звёздами небо искры от хвороста, подброшенного в костры. Пошли кувыркаться скоморохи, выкрикивали что-то резкое, слов было не различить. Дым и жар от костров, острые запахи: печёного с чесноком мяса, пряного мёда и свежевспаханной, растревоженной земли. Отсветы пламени на лицах, на широко разинутых в крике ртах. Жаркая ладонь мужа, сжавшая руку Салкэ.

Внезапно хоровод скоморохов распался, всё стихло, и под гусельный перебор выплыла в середину княжна Твердислава: босая, в одной лишь белой рубахе с длинными, до земли, рукавами, без платка, только с широкой зелёной лентой в светлых волосах. Закружилась, широко раскинув руки. Заплясали в свете костров розовые тени по белому полотну, облепившему девичье тело. Казалось, княжна голая пляшет на виду у всего народа, взмахивая то правой, то левой длинной, как у сказочной волшебницы, рукой. Первые же слова её песни подхватили сотни голосов. Людей было не видно за кострами, чёрный лес по краям поляны гудел, пел, кричал. Салкэ, не замечая, начала притопывать в лад песне. Она и сама бы сейчас сплясала. Владимир вдруг шагнул вперёд, Салкэ потянулась за ним. Княгиня Всеслава удержала её. Твердислава уже не кружилась, плыла навстречу брату по полотняной дорожке, манила к себе, высоко вскинув над головой руки. Снова громко и резко взвыли гудки и стихли. «Петь да плясать!» — звонко выкрикнула Твердислава. «Петь да плясать!» — громыхнуло из темноты за кострами. — «Пахать да катать!» — «Пахать да катать!»

Салкэ уже поняла, что сейчас будет. Владимир проведёт борозду, вспашет землю. Об этом рассказывала утром Всеслава. Только странно, что поляна уже перепахана. Пение стихло, замолкли гусли и свирели, зато вступили трещотки, рассыпались дробно. Красная рубаха Владимира казалась чёрной в свете костров, он шёл по большому кругу, ровно, мощно, будто не по свежей пашне, а по твёрдой земле. Обошёл всю поляну, вернулся, протянул руку Салкэ. Вывел её на середину, на дощатый помост. От другого края поляны к ним уже приближались двое, первый — Горазд, волхв. На вытянутых руках он держал волчью шкуру с оскаленной мордой. У второго в левой руке был рог в серебряной оправе, в правой — деревянная чаша-ладья. «Наузы», шепнул Владимир. Салкэ быстро набросила на мужа пояс, защёлкнула бляхи. «Ничего не бойся. Пей!» Она кивнула. Второй волхв вышел вперёд, медленно поклонился, проговорил что-то низко и важно. Салкэ не разобрала слов, только начало поняла: «Князю Владимиру свет Игоревичу отведати…» Владимир принял рог, резко опрокинул его надо ртом, большая часть напитка стекла по усам и бороде. Вытер губы ладонью. Волхв нахмурился, как будто осуждая князя, но повернулся к Салкон и с тем же поклоном начал: