Коллектив авторов - Банджо-блюз

– М а ри... – выдохнул он, хотя часть его знала, что это не может быть она. В сумерках он пробрался в лагерь и затаился недалеко от большого костра в центре.

Маркус Константин довольно улыбался. Кругом сидели его гордые солдаты, и восторженно слушали песню. «Они это заслужили, – думал он, – честно заслужили отдохнуть от войны».

Неожиданно песню прервал громкий крик:

– Медведь! Медведь! – между рядами палаток бежал человек, указывая на что-то позади себя. Константин заступил ему дорогу.

– Что случилось, солдат?

– Там медведь, центурион! Вон в тех кустах!

Маркус Константин кивнул своему заместителю:

– Пусть женщина продолжает петь. С медведем я разберусь, – подхватил меч и побежал на край лагеря. Там уже трое солдат тыкали копьями в кустарник с парой деревьев. Центурион увидел внушительный силуэт затаившегося в кустах медведя и в ту же секунду почувствовал Зов.

В своей центурии Маркус Константин был единственным бессмертным. Он удивленно огляделся, потом снова перевел взгляд на «медведя»...

– Я Маркус Константин, центурион из пятого римского легиона, – представился он, обнажая меч. – Кто ты?

Чужой бессмертный повторил вопрос. У него был странный выговор, непохожий на местное наречие. Как и люди, языки рождались и умирали, поэтому учить их смысла не было. Но речь этих солдат звучала в последнее время достаточно часто, чтобы начать ее понимать. Чужой бессмертный спрашивал его имя.

«Мое имя... У меня нет имени. Оно мне не нужно. Что ответить чужаку? Любое имя не хуже и не лучше другого. Тогда назовусь я тем именем, которым меня называют эти солдаты, которые тут всюду снуют».

– Урса.{Урса – по-латыни медведь.}

Сказав это, бессмертный снова закутался в медвежью шкуру, сел, прислонившись к дереву, и с блаженной улыбкой продолжил слушать доносящееся из лагеря дивное пение.

Маклауд относился к тому виду идиотов, которые из чувства долга едут в зону боевых действий, только чтобы научить нищих сирот решать задачки и разбираться в искусстве. Джо был идиотом, настолько преданным своей работе и друзьям, что последовал за ним, хотя был уверен в исключительной глупости этой затеи. Митос же любил обоих до идиотизма и не мог позволить им напрасно сгинуть.

Так он оказался в Кабуле в разгар американской оккупации. Город был красивой развалиной, шлюхой, разрывающейся между корыстью и святостью – такими всегда становятся города перед закатом. Митос жил в Риме, Константинополе, Париже, Сараево, Александрии, когда там жгли библиотеки.

Здешние обитатели с их умными лицами, сильными руками и еще более сильной верой, то жадные, то щедрые, легко впадали в гнев и мгновенно прощали. Так обычно ведут себя люди, застигнутые войной, которую они не в силах понять и остановить – пытаются спасти то, что еще можно спасти, и извлечь выгоду из того, что спасать уже поздно.

Маклауд старался, чтобы их дети не нуждались в еде и книгах. Джо писал эмоциональные отчеты наблюдателям и объективные для французского сайта, хотя там его считали мерзким янки, сующим нос не в свое дело. Митос работал врачом в лагере беженцев, контрабандой переправляя в город медицинские инструменты и антибиотики в обмен на древности.

Его мало заботило мнение Мака, или же наоборот, он поступал так именно потому, что все время думал, что тот скажет, если узнает. Митос слыл хорошим врачом и прекрасным контрабандистом – в конце концов, кто еще мог похвастаться таким богатым опытом? – и повстанцы доверяли ему. Пусть фанатики, но дураками они не были. Как не были и плохими людьми – никто из его маленькой группы боевиков. Только голодные, отчаявшиеся младшие сыновья и братья, которых злило, что жизнь выкинула их на задворки. И они боялись, боялись, что потеряв контроль над всем, не смогут удержать его вовсе. Митос знал таких людей. Когда-то он был одним из них.

Жалкое оправдание. Он прекрасно понимал, что поступает плохо, но не прекращал просто потому, что ему нравилась такая жизнь.

Маклауд и Джо жили в отеле в центре города, где было расквартировано большинство американцев из числа гражданских: журналисты, медицинский персонал, личная охрана, миссионеры и разнообразные бездельники. Единственным местом в отеле, оправдывающим своё существование, был бар, людный до прихода к власти Талибана и закрытый после. В течение шести месяцев с начала войны американцы прикончили почти весь алкоголь из его запасов.

Митос поселился в доме на окраине и предусмотрительно держал все входы и выходы запертыми, хотя почти всё свободное время проводил в баре. Он рассказывал Джо дикие, почти правдивые истории, стараясь привести Маклауда в ужас при любой возможности.

– Кронос и я разграбили этот город однажды, – поведал он как-то вечером, когда вокруг было тихо и они оказались практически единственными посетителями.

Митос жил здесь по бельгийским паспорту и визе, потому что ему всегда нравились бельгийцы и ещё показалось, что сейчас самое время не выдавать себя за американца. Афганцы не бросали цветов к ногам вторженцев, неважно как освещала ситуацию для мировой общественности американская пресса.

– Это было легче, чем вы могли бы ожидать. Да кто только не завоёвывал этот город: персы, Александр Македонский, греки, кушаны, Тамерлан, один или два амира, красные...

– Мит... Ганс Питер, заткнись, – прошипел Маклауд.

– Дай ему рассказать, – запротестовал Джо. Он притворялся более пьяным, чем был на самом деле. Митос видел его насквозь, но решил не выводить на чистую воду. Он любил поговорить.

– Что ж, – продолжил он, – тогда город, конечно же, звался Кабур. – Но история так и не была рассказана. Входная дверь отворилась, и в бар вошёл Рашид. Он был связным Митоса в лагере боевиков: механик, археолог-любитель, обладатель двух благочестивых красавиц дочерей и бороды, которой позавидовал бы пророк Мухаммед.

Отель «Палас», разумеется, не был запретным для афганцев местом. Как он мог, если американцы были здесь в качестве освободителей. Это называлось старым добрым колониализмом, хотя теперь все делали вид, что не признают его. Но, кроме обслуживающего персонала, здесь афганцев не было. Когда Рашид вошёл, разговор прервался, и он понял это.

– Рашид, – произнёс Митос, заполняя неловкую паузу, – друг мой, надеюсь в лагере ничего не случилось?

Рашид мельком взглянул на стакан в его руке, отвёл взгляд и ответил:

– Нет, не в лагере. Случилось с моим сыном, доктор. Он болен, и я пришёл, чтобы вы осмотрели его в моём доме.

У Рашида не было сыновей.

– Как только допью своё пиво, – мягко отозвался Митос. Рашид запротестовал, и Маклауд напрягся. – А в чём проблема? – спросил Митос, только чтобы потянуть время.