Коллектив авторов - Узел вечности

Хотя насчёт множественных личностей кто бы говорил — у Грегори она тоже была не одна. Там (в Лондоне, в Старом Городе, в Праксисе) он — доктор Магнус, учёный и ловкий манипулятор, здесь, в Париже, его зовут Джо Доусон, он держит бар, играет блюз и Наблюдает. Именно так, с большой буквы. Правда, политика невмешательства полетела ко всем чертям ещё до встречи с неким шотландцем из клана Маклаудов, будь этот клан трижды неладен, и виноват в этом оказался, конечно же, Джеймс. Джеймс, заявившийся к нему в парижскую квартиру дождливым вечером восемьдесят четвертого и попросивший о «пустяковой услуге». Всего-то ничего: уничтожить пару сотен страниц из архива Наблюдателей, положить на их место тонкую папку с вымышленной биографией. Отказать Грегори не мог — за ним числился должок, а кроме того, Джеймс ему действительно нравился. Из всей Пятерки он производил наиболее адекватное впечатление. Даже после того, как вскрылась история с Всадниками Апокалипсиса. Маклауд рвал и метал, не понимая одного — оценивать того, кто прожил больше пяти тысяч лет и ходил по земле задолго до эры, когда люди открыли железо, по меркам человеческой морали по меньшей мере глупо. Этому его ещё успела научить дорогая Патриция.

— Мы просто ещё один вид абнормалов, — сказал как-то Джеймс, задумчиво вертя в руках стакан с остатками виски.

— Имеет смысл. Долго об этом размышлял?

— Достаточно. Поэтому будь осторожен, Грегори. Если твою двойную жизнь раскроют и о существовании абнормалов узнают твои драгоценные Наблюдатели, я их уничтожу.

Произнесено это было мягким тоном с нарочитым валлийским акцентом, но в позвоночнике Грегори поселился холод — Джеймс не шутил, и тогда Грегори начал понимать, почему после событий в Бордо в отношениях между Дунканом и Митосом не стало прежней легкости, существующей исключительно у братьев по оружию и лучших друзей. Джеймс менял маски чуть ли не ежеминутно, и перед ними представал Тёмный Сфинкс, полный непроницаемого равнодушия, только для того, чтобы через мгновение обернуться ленивым котярой, таскавшим у Маклауда чистые носки и свитера и совершающим опустошительные набеги на его холодильник. Но его истинное лицо оставалось в тени, изредка озаряемое всполохами энергетической Передачи.

Вероятно, Джеймс-из-Оксфорда настолько близок к настоящему образу, насколько это возможно. Во всяком случае, Грегори предпочитает именно этот вариант. Тем более, что любовь к книгам и страсть к научным экспериментам — некая константа для всех личностей не совсем человека с очень длинной жизнью, который умудрился не потерять интереса к окружающему миру несмотря ни на что. Разумеется, у него бывают периоды обреченной апатии — иначе как объяснить тот факт, что Джеймс при первой же встрече с Маклаудом предложил ему свою голову на отсечение? В буквальном смысле. Конечно, это можно списать на временное помутнение рассудка. Или на хитрый план. Но какой? Ещё в те времена, когда Джеймс скрывался под личиной Наблюдателя («Я занимаюсь поисками самого себя и уж точно позабочусь о том, чтобы меня никто и никогда не нашёл; ну, а если кто и найдёт — пожалеет, что родился на свет»), он не отказал себе в удовольствии изучить Хроники всех Бессмертных, чьи похождения выходили за рамки «вино — женщины — дуэль — снова вино». Что неудивительно, Хроника Маклауда также попала в круг его чтения. И Джеймс, несомненно, просчитал, что от предлагаемой части тела (самой важной и ценимой у Бессмертных) тот откажется наотрез. Всё же, если Уотсон ставил перед собой задачу просто подружиться, способ он выбрал странный и рискованный.

— Почему ты не вернулся в Лондон? Я же тебя предупредил. Ты не мог не знать, что Мак поймёт, кто ты, едва войдя в дверь.

— Понятия не имею. Наверное, виновато моё пристрастие к острым ощущениям.

— Давно хотел спросить. Этот «Зов», по которому вы опознаете друг друга, как он в принципе выглядит?

— Словно воздух вокруг тебя звенит. Не самое приятное ощущение. Мне кажется, природа придумала его, чтобы мы друг друга не перебили слишком быстро. Эдакий защитный механизм.

— Предупреждён — значит, вооружён?

— Отчасти.

Джеймс был прав. Сколько соломы ни стели, когда прошлое вылезет из могилы, чтобы цапнуть тебя за руку своими гнилыми зубами, упадешь ты на голый каменный пол. А правда — палка о двух концах и схожа с загадкой о том, что появилось раньше, курица или яйцо.

— Джеймс, а тебе не стыдно бросать Убежище так надолго? Пока ты торчишь тут со мной и Маком, несчастные абнормалы…

— За ними присматривает Макрей. Толковый парень. Ответственный. Я ему доверяю.

Последнюю фразу Джеймс пробормотал себе под нос, словно она не предназначалась для чужих ушей. Но Грегори услышал — на слух он никогда не жаловался.

— Неужели ему не интересно, где месяцами пропадает его босс?

— Он — мой друг.

«А друзья не задают лишних вопросов, так?». Частично Грегори готов с этим согласиться: полная откровенность вряд ли уместна где-либо, кроме исповеди, а ни он, ни Маклауд не были ни священниками, ни святыми. И изменилось бы хоть что-то, если бы Джеймс сам рассказал Дункану о Кроносе? «Знаешь, Мак, три тысячи лет назад я красил лицо в синий цвет, отзывался на кличку «Смерть» и вместе с ещё тремя отморозками сеял на Земле хаос и разрушение». Реакцию Маклауда на подобное заявление представить нетрудно, и не будучи Кассандрой.

Но с чем же Дункан не смог смириться на самом деле? С тем, что тот, кого он возвёл на пьедестал, не оправдал слепой веры? Или с тем, что перемены в мировоззрении бывшего Всадника шли изнутри и проходили без вмешательства внешних факторов вроде внезапного прозрения или милости небес?

Ещё один градиент, на это раз линейный. Джеймс не испытывал раскаяния в общепринятом смысле этого слова: он не проливал горьких слёз, не посыпал голову пеплом и не бил себя в грудь, давая клятву, что вступил на путь праведный. В отличие от Маклауда у него не было оправданий (безумие, демон, Тёмная передача), да он в них и не нуждался. Просто в какое-то мгновение реки крови перестали иметь смысл, и Джеймс ушёл. Остриг волосы, смыл краску со щёк и окунулся в мир книг.

— Образование, Грегори, вот что сгубило Римскую империю, — говорил Джеймс (в шутку? всерьёз?), когда длинными зимними вечерами они сидели за бутылкой выдержанного виски, смакуя каждый глоток и наслаждаясь букетом горных трав. — Варвары сели за парты и разучились сражаться.

— Теория, не лишенная романтизма, но…

— Хочешь со мной поспорить?

— Нет. У меня язык не столь остр, да и знаний по истории Древнего мира не хватает для дискуссии с непосредственным свидетелем событий. Может, что из учебников помню, и только.