Мария Токарева - Голод Рехи

Разрушенная Цитадель в снах представлялась страшной и неприступной, но Рехи ничто не останавливало. Он просто шел, медленно поднимаясь все выше. Отдаленно доносились мольбы Сумеречного и Митрия, они просили остановиться, не ходить — отказаться от безумной затеи. Но, кроме нее, у него ничего не осталось. Как в первый день пути. Поэтому он шел. И так добрался до искусной кованой ограды, обнесшей сад.

«Чей это был замок? Кто жил в этих горах?» — подумал Рехи, рассматривая изящные изгибы расколотых фонтанов и увитых черными лианами статуй. Возможно, все вокруг создали искаженные образы из общей памяти Двенадцатого и жреца. Смутно узнавались гобелены, которые огромными полотнищами почему-то висели с внешней стороны замка. На них прекрасных дев спасали от драконов доблестные рыцари. Рехи поежился, вспоминая, что таилось за дверью с изображением этого героического сюжета.

Нет, он не герой. Он пустынный эльф и обезумевший от горя отец. Не более того. Но разве для безумной отваги нужно больше?

Так он переступил порог сада. Пыль на выщербленных плитах скрипела под подошвами. Рехи бесшумно вынул короткий кинжал, принюхался и огляделся — тишина. Бесконечная гнетущая тишина. Сам воздух давил от этой тишины. Никто не нападал, не выскакивали монстры со жвалами, не кидались черными линиями. Ничего. Похоже, все дошли до предела. Двенадцатый измотал не только противников в последнем бою, но и самого себя.

— Хорошо, пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, когда сознание тронул слепой животный ужас. Звук голоса тонул в безмолвии. Движения выглядели излишними в застывшем царстве. Только вились на ветру истершиеся гобелены. В воздухе плавали случайные предметы обстановки: статуи, картины, обломки мебели. Они закручивались в воронки вокруг Цитадели. Вернее, ее развалин. Четкой формы она не имела. Вроде торчали серые башни, вроде стояли стены, скалящиеся бойницами. Но в разных местах то возникали, то исчезали галереи и пристройки. Контуры незаметно менялись. Рехи запоздало понял: «Дурной знак такая тишина. Западня?»

В тот же миг воздух прорезал страшный скрежет. Резко пришла в движения воронка, змеями обратились колючие лианы.

— Рехи! Берегись! Черные линии! — истошно закричал в отдалении Сумеречный Эльф. Рехи успел обернуться, но не нащупал белых линий, не свил надежного щита. Меч бы тоже не спас. Но Рехи не отшатнулся и не попытался убежать. Он сам пришел в эту ловушку, не зная, как все исправить. А если уж и бессмертные не могли помочь, оставалось только действовать как чувствовал. Он не боялся. Если так пытались убить, значит, боялись его, Рехи. Он стоял на месте и просто ждал, когда гнев падшего Стража обрушится на него.

— Ты думаешь, все отчаяние растет из черных линий ненависти, — сказал медленно Рехи.

Линии впились в него, но боли не последовало. Они растворялись и исчезали, как грязная вода.

— В моем отчаянии нет ненависти, — голос его окреп, как ветер в бурю, он продолжал: — Это не отчаяние, это — скорбь. И если цена чудес — чья-то смерть, значит, и в чудесах немало скорби.

Линии ввинчивались и оплетали, но Рехи не замечал их, он просто двигался дальше, недоступный для боли и ярости, вне всего. Один в целой Вселенной. Лишь имя сына блестело на острие стрелы. Натянутый лук разгибался, отпускал ее в полет. Рехи не знал, остается ли тело или он уже вышел вон из старой затертой оболочки. Сильнее смерти боль души. Он просто шел к последнему ответу.

В глубине сада его встретил печальный хоровод безголовых скелетов. Они бились в конвульсиях.

— Здравствуй, Мирра, — кивнул Рехи. И один из скелетов откликнулся, остановил свой странный танец. Иссяк скрежет, и вновь повисла тяжелая тишина. Рехи смотрел на изуродованные останки, не зная, кому пришло в голову еще и обезглавить поруганное тело. Наверное, Лиловому, этому безумцу, ведь черепа, как оказалось, лежали рядком на каменной скамье. В глазницах горели свечи. Скелеты — артисты на сцене помешательства монстра, и черепа их — зрители собственной смерти. Страшно. Холод пробежал по спине, доказав, что тело еще не рассталось с духом. Рехи поежился, неуверенно и печально продолжая:

— Мирра, а ты ведь никого не обвинила после такой ужасной гибели. Что же твой любимый? Не дал тебе покоя после смерти? Тварь он, Мирра, не стоил тебя. Закопать бы его под обелиском давным-давно. Так нет же, нарек себя богом. Такие вообще любят себя нарекать правителями мира. Прости меня, Мирра, я не лучше. Но вы же слышали меня! Я пытался спасти вас, — Рехи покачал головой и вздохнул: — Пытался… да не спас…

Безголовый скелет в изорванном белом одеянии вышел вперед, воздевая ладони к небу, точно умоляя избавить от вечных страданий. Рехи протянул руку, дотрагиваясь до костяных пальцев, по щеке его скатилась слеза:

— Мы похожи с тобой сейчас.

На мгновение скелет оделся плотью, вернулась голова, усыпанная завитками нежных кудрей, мелькнуло исполненное горести лицо убиенной принцессы. Она кивнула и отошла, уводя за собой в неизвестность всю процессию скелетов — отца, друзей, подданных. Их окутывало мягкое сияние белых линий, в них они растворялись легким туманом. Рехи узрел сонм теней, невольно освобожденных им из заточения Цитадели. Стоило моргнуть — все растворилось. Остался онемевший черный сад с застывшим гербарием цветов и взбухшими венами черных лиан.

— Вот и все. Я отпустил их, — выдохнул Рехи. Где-то в отдалении тяжелый камень покатился с обрыва, уносясь в пропасть. Так же слетело бремя нового бездействия. Слишком много снов видел Рехи об этих страдальцах, чтобы равнодушно оставить их для изощренной забавы монстра.

— Пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, ощущая с каждым шагом все большую тяжесть в отекших ногах, на которых лопались корки язв. Тело просило повернуть, забыть все и сбежать, вернуться в деревню к друзьям. Но в памяти застряло острой колючкой лицо Лойэ в последнюю их встречу. Она бы не простила новой трусости. Но она верила в него. И этой жестокой верой он еще держался, она же берегла от нападений черных линий. Возможно, иногда в жестокости таится истинная любовь.

— Рехи, что ты делаешь! Этот кокон убьет тебя! — восклицал за спиной Сумеречный Эльф, когда Рехи поднимался по разбитым ступеням прямо к главным воротам. Они зияли черной пастью, петли болтались выбитыми клыками.

— А я не вижу черных линий. Я сейчас вообще никаких линий не вижу, — ответил Рехи, переступая порог.

«Иногда, чтобы выполнить свой долг, достаточно прости идти. Через пропасти и огонь, но идти», — думал он, не замечая никакого кокона. Будто и не существовало его, будто навели морок лживые бессмертные. Или просто выброшенность за пределы скорби лишала ясного зрения, но открывало иное — вещее зрение пронзенного сердца. А для него нет преград. Боль все итожила, всех объединяла.