Максим Далин - Хедера

Никогда раньше я не видел такой женщины, как она.

Красоты она была редкостной, необычной, тревожащей, но даже не в красоте дело. В чём-то непонятном, неопределимом, ранящем сердце. Странная красавица она была. Странность волновала сильнее, чем красота.

Невысокая и очень стройная, очень гибкая. Точёная фигура, из тех, на которых можно корсет не зашнуровывать. Непослушные тёмные волосы: из гладкой причёски выбиваются маленькие локоны, вьются у висков, вьются на лбу. Лицо…

Глаза тёмно-зелёные, глубоко-зелёные, в тени ресниц — как омуты. Погибельные. Кожа белая, очень, очень свежая, невообразимо свежая… говорят, как у младенца, говорят, как лепесток розы… я скажу: как розовый бутон росистым утром. Без изъяна, сияющая.

А выражение не уловить. То ли рассеянная, то ли сосредоточенная — и оттенки чувств каждый миг чуть-чуть меняются, но остаётся глубокий покой. Лицо — как озеро: на поверхности рябь от любого ветерка, в глубине — покойная тишина.

А платьице простенькое, дешёвенькое платьице, из тех, что горожанки сами шьют по модной картинке, да и картинка-то прошлогодняя. Шерстяная ткань в серую и зелёную клетку, без украшений почти… только бархотка на шее, а на ней висит крохотная подвесочка — серебряный листик плюща. Ну, да, что-то вроде амулета. Звали её Хедера.

Замужем. А на мужа смотреть — с души воротит: в молодости, видно, был бравый вояка, но где теперь та молодость. Старый хрен, отличился где-то там, на славных рубежах, на поле брани, вернулся домой в орденах и шрамах, самый заметный — на красной морде. Хромой. Хедера рядом с ним — как полевая незабудка рядом с пушечным ядром. По возрасту — в дочери годится.

Откуда-то он её привёз, из мест, где воевал. Ясно, что с происхождением тут не вполне… армейская девчонка, может, маркитантка или потаскушка. Но по виду ни за что не скажешь, выглядела она самой настоящей аристократкой, принцессой крови — и любой бы её забрал откуда угодно. Любой.

Я видел, как у всех мужчин в зале головы сами собой поворачивались в сторону Хедеры. Даже мой отец разулыбался и предложил ей бокал вина — решил, что может себе позволить, пока мать лечит мигрень в горном селении. Но Хедера не кокетничала ни секунды — она, кажется, вообще не знала, что это такое, не умела. Она просто взяла бокал, и пригубила едва заметно, и поблагодарила отца одним взмахом ресниц. Её майор ещё что-то там нёс, шутил, как пропойца в кабаке, ржал, как целый табун, видимо, считал, что выглядит очень светски… а Хедера стояла рядом и смотрела на него.

Без любви, без страсти, без стыда, без отвращения, без участия.

Как в окно на дождь.

А толпа мужчин вокруг глазела на неё. И я.

Я, известный в местном кругу молодых людей, любящих приключения с девицами и молодыми замужними дамами, как спортсмен, даже чемпион, предпочитающий чувствам количество и скорость — глазел на чужую, безродную, странную женщину, как мальчишка на голую статую. Чувствуя мучительную страсть такой силы, какая порой накатывает только во сне.

Майору было лень танцевать, он пошёл накачиваться вином. Хедера танцевала с местными хлыщами, среди которых были и мои приятели, в этот момент смертельно мне ненавистные. Они наверняка нашёптывали ей сальности, у них были лоснистые морды блудливых котов, а Хедера слушала безмятежно и равнодушно. И я видел, как моих знакомцев трясёт и колотит от этой её безмятежности, за которой что-то…

Мы все чувствовали это что-то. Но, я уверен, никто не мог бы его определить и назвать.

Я чуть с ног не сбил своего дружка Вильяма, который пытался пригласить её на очередной танец. И Хедера усмехнулась, чуть заметно. И я взял её за руку — длинные, нервные, сильные пальцы, нежная и странно цепкая кисть. Я бы хотел остаться с ней наедине прямо сейчас.

Она смотрела без насмешки и без отвращения. Но не равнодушно, а…

Вот с этим вот…

С этим странным чувством за внешней безмятежностью.

Я сделал несколько дурацких комплиментов. Хедера слушала, как слушают шум дождя.

— Бог мой, — сорвалось у меня с языка само собой, — сударыня, зачем вам сдался этот майор? Ну зачем?

Она едва заметно пожала плечами.

— Мне нужна опора, — сказала она. У неё был глуховатый, ровный, необычный голос, такой же безмятежный и тревожащий, как выражение лица.

Молчаливые красавицы сплошь и рядом глупы. Но не Хедера. Я видел: она наблюдает за всем окружающим с равнодушным любопытством, как за копошением муравьёв. Она была… как богиня на рауте смертных. Или фея. Но не человек.

— Мы ещё увидимся, сударыня? — спросил я, заставляя себя отвести её на место.

— Не знаю, — ответила Хедера. — Возможно.

— Непременно! — сказал я, а она снова чуть пожала плечами. Не отводила взгляда, не робела, не смущалась, не приглашала и не навязывалась.

Просто смотрела на меня. Как на новый, но малоинтересный предмет.

Я следил за ней весь вечер. Меня ужасно радовало, что это выражение спокойного наблюдения не покидает её лица, какой бы хлыщ перед ней ни распинался. Либо ей никто не нравился по-настоящему, либо она невероятно владела собой, но ни малейшего знака расположения никто не получил.

И оттого все наши мужчины просто на стену лезли. А майор, старая сволочь, видя это, ухмылялся. Так понимающе, гнусно ухмылялся. Вы тут хоть расшибитесь, а спать с Хедерой буду я, неважно, что она об этом думает.

И видя эту ухмылку, видя, как он её укутывает пелеринкой, как руку подаёт, чтобы поднялась в экипаж, — как обращается заботливо, по-хозяйски так, словно с ценным имуществом, — я думал, что своими руками бы его удушил.

Всю ночь думал о Хедере. И весь следующий день. И, подозреваю, не я один. Мой отец за завтраком был рассеян и слегка печален, и газета ему на ум не шла, и тост с маслом он уронил, и лакею раздражённо сказал: «Не хотите служить, Вейс, я вас рассчитаю, а хотите — служите, как надлежит!» Поймал мой взгляд — ухмыльнулся, пожалуй, виновато:

— А хороша девчонка у майора Бульма, а?

Девчонка…

Впрочем, я бы, наверное, тоже сказал «девчонка». Чтобы этот кавардак в душе хоть немного прикрыть от чужих глаз. Мне же к кофе принесли пяток писем от моих подружек разной степени случайности. И я этот надушенный мусор кинул в корзину для бумаг, не читая.

Я был как голодный нищий, которому хлеба хочется до смерти, вот этот горячий каравай, от которого запах на всю деревню, а в руки ему суют пустые хорошенькие коробочки от печенья и цветные конфетные бумажки. Только злит.

Я позвал садовника и велел ему нарезать роз. Лучших, какие у нас в саду только есть, — не знаю, как они зовутся, сорт такой, прямо бархатный, крупные, томные цветы такие. Ни одна девица не устояла. И с громадным букетом этих роз я отправился к майору делать ответный визит.