Джоанна Мейер - В бессердечном лесу [litres]

По крайней мере, благодаря его перевязке я уже не чувствую себя так, будто в любой момент развалюсь на кусочки.

Он садится на корточки.

– Что произошло?

Я не могу рассказать о короле. Не хватало, чтобы умер кто-то еще из-за того, что мой отец увидел в звездах.

– Мой отец умер. Я… напал на короля.

Рэйнальт изумленно сыплет красочными ругательствами.

– Очень дерзко, Меррик.

У двери появляется Тристан и открывает ее.

– Пора идти.

Рэйнальт кидает на меня виноватый взгляд и выходит в коридор. С секунду никто из них не двигается.

– Ходят слухи, что скоро армия пойдет на лес, – сообщает Рэйнальт. – Король хочет атаковать Гвиден. Одолеть ее раз и навсегда.

Я передергиваюсь, вспоминая, как на Элиниона сыпались звезды и осколки.

– Бейнс считает, что мы отправимся на верную смерть. Против леса и сирен никто не выстоит.

Вижу вспышку желтых глаз. Серебряные руки, ломающие тела пополам.

– Король не пойдет на нее без плана, – возражаю я. – Раз он решил атаковать, он уверен в своей победе.

Звезды и души. Мои пальцы тянутся к груди, где была смертельная рана, которую король заживил простым прикосновением.

– Надеюсь, ты прав, Меррик, – говорит Рэйнальт. – И надеюсь, что ты выберешься отсюда как раз вовремя, чтобы выступить вместе с нами.

Я корчу гримасу, которая должна сойти за улыбку, а затем Тристан выводит Рэйнальта из тюрьмы на свободу и свежий ночной воздух.

Прислоняюсь к стене и закрываю глаза, но уже не чувствую боли и настойчивого притяжения смерти.

Никак не могу избавиться от воспоминания о папином последнем вдохе, о том, как в нем погасла жизнь, как его тело обмякло в моих руках.

Я опускаю голову на колени и плачу.

Мама привязывает меня к бессердечному дереву ветками шиповника.

Они пронзают каждую часть моего тела.

Шипов тысячи, и каждый из них – маленькое мучение.

Я истекаю человеческой кровью,

пока она не заканчивается.

Дальше из вен льется только сок.

Но мама все равно меня не отпускает.

Все равно не убивает.

Мир вокруг то темнеет, то светлеет,

и так снова и снова.

Не знаю, сколько раз это повторяется.

Я не могу мыслить здраво.

Меня волнуют только боль

и липкий сок.

Один раз идет дождь.

На несколько драгоценных минут

мое тело становится чистым,

а боль утихает.

Тогда приходит мама, шипя от недовольства.

Приказывает деревьям отрастить широкую ветвь надо мной,

чтобы прикрыть от дождя.

Приказывает шиповнику сжиматься сильнее и сильнее, пока я не кричу.

И все равно не останавливается.

Дождь прекращается. Наступает ночь.

Затем рассеянный серебристый рассвет.

Мама возвращается и поет команду шиповнику.

Он чуть разжимается, чтобы мне было легче дышать.

Она улыбается. Ее зубы блестят

от силы

недавно поглощенной души.

– Пой, дочь моя, – велит она. – Неподалеку отсюда есть деревня, полная душ. Приведи их ко мне. Пой.

– Нет, – отвечаю я. И даже это простое слово

царапает горло,

как осколки льда.

Мама сжимает кулак и смеется.

– Это не просьба, глупышка. А теперь пой.

Мое сердце больше ей неподвластно,

но моя воля по-прежнему всецело принадлежит ей.

Она силой вытягивает из меня песню.

Заставляет открыть рот,

вырывает музыку из места глубоко внутри меня.

Я ничего не могу сделать:

ни отвернуться, ни закрыть связанными руками рот.

Я сопротивляюсь

с каждым ударом сердца,

но этого недостаточно.

И тогда я пою,

пою,

пою.

Спустя какое-то время приходят жители деревни. Они зашли очень далеко. Среди них и юные, и взрослые, и старые.

Мама убивает их

одного

за

другим.

Не позволяет мне закрыть глаза,

чтобы я наблюдала,

как она скармливает души

бессердечному дереву.

Я не могу помешать ей.

Ничего не могу.

Земля поглощает трупы,

ломясь

от

костей.

Наконец мама раскрывает ладонь,

моя песнь обрывается,

и она оставляет меня у бессердечного дерева.

По щекам течет роса.

Будь Оуэн здесь,

ему было бы стыдно за меня.

Будь он здесь,

я бы попросила

вогнать нож

в

мое

сердце.

Сестры приходят посмеяться надо мной.

Я редко видела их всех вместе.

Они – роща монстров

со странным садом, цветущим в волосах:

наперстянки, астры и чертополох,

крапива, чистотел и ромашки.

Последней приходит сестра с розами в волосах.

Она ждет. Наблюдает.

Другие сестры плюют мне в лицо.

Приказывают шиповнику сжать меня крепче.

Запихивают в рот ягоды, ядовитые для людей.

Заставляют пить соленую воду.

И смеются не переставая.

Ведь ничто из этого не может убить меня в облике монстра.

И наша мама не даст мне умереть.

Пока.

– Ты слабая, сестренка, – говорит сестра с чертополохом в волосах. – Глупая, безрассудная и слабая.

– Человек! – восклицает сестра с чистотелом. – Все это ради человека!

У них заканчиваются идеи, как еще меня наказать, и им становится скучно. Сестры уходят обратно в лес.

Все, кроме той, что с розами в волосах.

– Я же говорила тебе бежать. Так быстро и далеко, как только возможно. Но ты осталась. Ради никчемного мальчишки.

В луче солнца

выплясывают пылинки.

Пчелы пьют нектар ее роз.

– Он не никчемный, – возражаю я.

– Думаешь, он спасет тебя? – цедит она.

Мое сердце бьется

медленно,

вяло;

оно отяжелело от пустоты,

преисполнилось болью.

– Нет, но ты можешь это сделать.

Она удивленно моргает.

– Я уже помогла тебе однажды и больше не стану так унижаться.

– Тогда почему ты до сих пор здесь?

Лес подрагивает вокруг нас, каждый листочек прислушивается к разговору.

– Освободи меня, – прошу я. – Давай уйдем вместе. Помоги мне найти способ одолеть нашу маму.

– Это невозможно.

– Ты знаешь, что она злая и жестокая. Вместе нам удастся ее остановить. Мы можем стать кем-то больше.

– Людьми? – насмешливо интересуется она.

– Возможно.

Мне трудно дышать и говорить; сестры слишком туго затянули шиповник.

На ее лице читается жалость.

– Пожалуйста… пожалуйста, помоги мне.

На секунду мне кажется, что она это сделает.

Я чувствую, как ее сердце

тянется к моему.

Но затем сестра качает головой, холодный ветер ерошит листья в ее волосах.

– Ты сама навлекла на себя беду, сестренка. Не моя вина, если ты не можешь с ней справиться.

Она скрывается в лесу.

Я снова

одна.

Но шиповник ослабился – даже больше, чем когда мама привязала меня.

Я оседаю на землю, закапываюсь в нее руками.