Терри Пратчетт - Вещие сестрички [litres]

– Похоже, там мы ее и забыли.

Раздался очередной жидкий раскат грома, но даже через него Хьюэл уловил запинающийся голос на сцене. Гном кинулся в кулису.

– Душила я в младенчестве, – прошипел он и вернулся назад. – Найди другую. Покопайся в реквизите. Ты Злой король, тебе нельзя без короны. Ну же, парень, придумай что-нибудь, у тебя выход через несколько минут.

Томджон прошел обратно к коробке с реквизитом. Он вырос среди корон, больших золотых корон из дерева и гипса, усыпанных лучшим стеклом. Когда у него резались зубы, он точил их об символы власти. Но большинство корон осталось в «Дискуме». Томджон принялся вытаскивать фальшивые кинжалы, черепа, вазы, слой за слоем, и на самом дне нащупал что-то тонкое и в форме короны. Этот венец никто никогда не хотел использовать, слишком уж не по-королевски он выглядел.

Тут бы написать, что Томджон ощутил покалывание в пальцах. Может, так оно и было.

Госпожа Ветровоск сидела неподвижная как статуя и почти такая же холодная. Она вдруг с ужасом поняла, что происходит.

– Это же мы. Вокруг того дурацкого котла. Они изображают нас, Гита.

Нянюшка Ягг замерла, не донеся орех до рта, и прислушалась.

– Никогда я никого не топила! Слышала? Они сказали, будто топят корабли. Я такого не делала!

Наверху в башне Маграт ткнула шута локтем в ребра.

– Зеленые румяна? Это вот так я выгляжу? – спросила она, глядя на Третью ведьму.

– Вовсе нет, – заверил шут.

– А волосы!

Шут высунулся сквозь зубцы, словно нетерпеливая горгулья.

– Похоже, они из соломы. Причем не слишком чистой.

Он помялся, ковыряя покрытую лишайником кладку; перед отъездом шут попросил Хьюэла придумать пару реплик, которые можно сказать молодой даме, и все дорогу домой их заучивал. Что ж, сейчас или никогда.

– Надеюсь, ты не против, если я сравню тебя с погожим летним деньком. Ведь… ну, двенадцатого июня была приятная погода и… Ой. Ты уже ушла…

Томджон с напыщенным видом вышел на сцену. Король Веренс вцепился в свое сиденье, но пальцы погрузились в дерево.

– Это он? Это мой сын?

Нетронутый орех выпал из пальцев нянюшки Ягг и покатился по полу. Она кивнула.

Веренс повернул к ней осунувшееся прозрачное лицо.

– Но что он делает? Что говорит?

Нянюшка покачала головой. Король разинув рот смотрел, как Томджон, точно краб, задом наперед проковылял по сцене и завел свой открывающий монолог.

– Думаю, он изображает тебя, – сдержанно сообщила нянюшка Ягг.

– Но я никогда так не ходил! Почему у него горб на спине? Что с его ногой? – Король послушал еще немного и пришел в ужас. – И я определенно этого не делал! Этого тоже. Почему он на меня наговаривает?

Он умоляюще уставился на соседку. Та пожала плечами.

Король снял свой призрачный венец и внимательно осмотрел.

– На нем моя корона! Глядите, она! И он говорит, будто я… – Веренс послушал последнее двустишие и признал: – Ладно. Это я делал. Ну да, сжег пару домов, так все короли так поступают. Градостроительству одна польза. – Он надел венец обратно и взмолился: – Почему он все это про меня говорит?

– Это театр. Как его… зеркало жизни, – пояснила нянюшка.

Госпожа Ветровоск медленно повернулась и оглядела публику. Та затаив дыхание завороженно наблюдала за представлением. Слова волнами омывали людей. Это было реально. Даже более реально, чем сама реальность. То была история. Ненастоящая, но кому какое дело.

Матушка никогда не обращала внимания на слова, считала их чем-то иллюзорным. Как же она заблуждалась. Слова и правда были иллюзией. Неуловимые, как вода, они одновременно обладали ее силой и теперь накатывали на аудиторию, размывая основы правды и унося прочь обломки прошлого.

«Это мы там стоим, – подумала матушка. – Все знают, кто мы есть на самом деле, но важно, какими в итоге нас запомнят – тремя бормочущими старыми кошелками в остроконечных шляпах. Все, что мы делали, все, чем мы были, больше не существует».

Она взглянула на призрак короля. При жизни он был не хуже своих предшественников. Да, сжигал порой какую-нибудь хижину, но только если очень злился, и в любой момент мог одуматься. Раны, что Веренс наносил миру, можно было залечить.

«Кто бы ни написал этот Театр, он явно разбирался в магии. Даже я сама вдруг поверила, а ведь знаю, как все происходило на самом деле.

Зеркало жизни, говорите? Так вот почему все с точностью до наоборот!

Мы проиграли. Мы ничего не сможем противопоставить, не превратившись в тех самых ведьм на сцене».

Нянюшка Ягг яростно пихнула подругу.

– Ты это слышала? Одна сейчас заявила, будто мы детей в котле варим! Ну все, с меня хватит! Не стану я тут сидеть и слушать, как нас обвиняют в подобном!

Она уже хотела встать, но матушка схватила подругу за шаль и зашипела:

– Сиди тихо, а то хуже сделаешь.

– «Как замарашка родила в канаве»? – повторила нянюшка. – Так это ж про юную Милли Хипвуд. Бедняжка не посмела признаться матери, сказала, мол, пошла собирать хворост. Я всю ночь с ней просидела. Девочка родилась прехорошенькая. Это все поклеп! Почему в канаве-то?

– Слова, – произнесла матушка, наполовину про себя. – Только они и останутся. Слова.

– Какой-то мужик с трубой вышел. Ему-то что надо? А. Конец первого акта.

Слова не забудут, подумала госпожа Ветровоск. В них заключена немалая сила, уж слишком они хороши даже по меркам слов.

Снова раздался гром, но закончился каким-то стуком, будто лист жести выпал из чьих-то рук и ударился об стену.

В мире вне сцены жара накрывала людей, как подушка, выдавливая из воздуха саму жизнь. Матушка увидела, как лакей наклонился к уху герцога. Нет, Флем не сделает перерыва. Конечно, нет. Он хочет, чтобы это продолжалось.

Герцог, должно быть, почувствовал затылком жар ее взгляда. Он повернулся, высмотрел матушку в толпе и послал ей странную маленькую улыбку. Затем подтолкнул свою жену. Оба рассмеялись.

Госпожа Ветровоск часто злилась. Она считала это своим талантом. Подлинный гнев есть одна из величайших созидательных сил в мире. Однако прежде следует научиться его контролировать. Нет, не просто позволить ему течь. А тщательно накопить, создать запруду, чтобы он затопил целые долины разума, а затем, как раз когда вся структура вот-вот рухнет, открыть крошечный трубопровод в основании и пустить могучий поток гнева по турбине мести.

Матушка чувствовала под собой землю даже через несколько футов фундамента, каменные плиты, подошвы и два носка. Земля затаилась и ждала.

– Моя плоть и кровь! – воскликнул Веренс. – За что он так со мной? Я выступлю против него!

Госпожа Ветровоск мягко взяла подругу за руку:

– Идем, Гита.

Лорд Флем сидел на троне и безумно улыбался миру, который вот теперь казался совершенно правильным. Все получилось даже лучше, чем герцог смел надеяться. Он чувствовал, как прошлое тает позади него, словно лед по весне.