Надин Брандес - Романовы [litres]

– К тому времени я уже знал о беспорядках в Санкт-Петербурге. – Он взглянул на меня, словно извиняясь.

– Распутин, – вставила я.

– Люди боялись магов из-за него. Они обвиняли царя.

– Папа ни в чем не виноват, – вмешалась я, твердо решив беречь память о нем.

Заш пожал плечами.

– Я не верю ни в чью вину. Но когда Распутина убили и твой отец отрекся от престола, я обвинил его. Все изменилось. Бабушка лишилась заработка. Только представь, мы утратили все свои страстные увлечения из-за решения кого-то, обладающего большей властью, чем мы.

– Мне не нужно воображать, – мягко откликнулась я. – Свобода, жизнь, родной дом – все это у нас отняли.

– Пожалуй, ты права, – поморщился он.

– Продолжай. – Я чувствовала, к чему идет его история, но хотела услышать ее из его уст, пока он готов со мной поделиться.

– Меня практически вынудили к службе в армии. У бабушки не было других доходов. Красная армия все разрасталась, и если бы я не выбрал нужную сторону, меня могли расстрелять. Потому я и пришел к большевикам. Они обещали продукты. Свободу. Мне хорошо платили, и я мог позаботиться о бабушке. Чем более «своим» я становился среди большевиков, тем меньше риска оставалось, что бабушку Вайру заподозрят в колдовстве. Уговаривая себя, что стал большевиком из-за убеждений, я оберегал ее. Только начав охранять твою семью, я начал видеть… видеть вещи по-другому.

Я склонилась к нему.

– Я рада, что так случилось.

Он потянулся, чтобы взять меня за руку, но внезапно болезненно застонал и свернулся калачиком. Я подалась вперед.

– Заш, ты в порядке?

Он стоял, согнувшись пополам и судорожно сжимая кулаки.

– Рука болит? – всего лишь царапина, даже кровь сквозь повязку не просачивается. Может ли рана оказаться более серьезной?

– Что-то другое. Словно все внутри разрывается на части.

– Может, колики? – однажды я чувствовала то же, катаясь в лодке. Кошмарные ощущения.

– Нет. – Даже это слово далось ему с трудом.

Чем я могу помочь? Лекарств нет. Разговор, казалось, последнее, что может немного отвлечь.

– Думаю… может, это чары Дочкина? – С трудом подняв голову, Заш взглянул на меня.

– Но мы не применяли к тебе никаких заклинаний. Если только… магия Дочкина что-то сделала с тобой, вырвавшись на свободу и помчавшись к западу? – Сполох заклинания полетел ему прямо в лицо. – Как думаешь, может быть, твои ощущения подсказывают, что мы идем в неверном направлении?

– Даже не знаю, Настя.

Я достала матрешку из-под рубашки. Активное заклинание осталось только в крошечной сердцевине. Последняя игрушка, такая маленькая, что я даже не была уверена, сможет ли она открыться. Я достала ее из деревянной скорлупки размером с крупную фасолину. Магическая безделушка едва заметно мерцала в лучах света, проникавших через окно. Но шва не появилось. Никакие слова не выбрались наружу.

Последнее заклинание, которое у меня оставалось. Может быть, чем ближе мы подходим к Дочкину, тем ярче оно светится?

Алексей вернулся в наш вагон без сопровождения, весь покрытый грязью.

– Костя и его спутники остановят локомотив под Пермью, чтобы найти мастера заклинаний. После этого мы сами по себе.

Он опустился на сиденье и прислонился к подлокотнику. И тут заметил Заша.

– Что случилось?

Тот покачал головой, и я объяснила брату, что произошло.

Алексей, казалось, очнулся достаточно, чтобы услышать.

– Мне жаль. Возможно, тебе поможет отдых.

Я протянула Алексею скомканное пальто, и он вышел. Отдых Заша не спасет.

– Неужели ничего нельзя сделать? – Я всегда чувствовала себя такой беспомощной, наблюдая за страданиями людей и не зная, чем им помочь.

– Возможно, это звучит безумно, но думаю, что поможет переход в хвост поезда.

Я посмотрела на него.

– И правда, звучит немного странно. – С трудом поднявшись, я продолжила: – Но если ты думаешь, что поможет, тогда пойдем.

Заш поднялся на ноги, прижав здоровую руку к животу. Полусогнувшись, он подошел к концу вагона. Я распахнула дверь, и он достаточно ловко сумел пересечь сцепку. До хвоста поезда оставалось всего четыре вагона. Стоило добраться до последнего, как Заш опустился на чем-то забитый мешок и выдохнул:

– Стало немного легче.

– Значит, боль связана с нашим маршрутом. – У меня оборвалось сердце. – Это заклинание Дочкина. Должно быть, мы направляемся не в ту сторону.

– Если так, то почему ощущения проявились только сейчас? Где они были раньше?

– Может, сначала мы шли куда нужно, а уже в поезде поехали не туда? – Я сравнительно немного работала с заклинаниями, не говоря уже о таких мощных и сложных, как у Дочкина. – Я не знаю, Заш.

– Я тоже.

Мы молча сидели, покачиваясь в ритме поезда. Я рассматривала бывшего большевика. Ненависть и горечь кипели под поверхностью сознания, желая получить высвобождение. Надо постараться не обращать на них внимания. Может быть, начинаю прощать его? Я еще не знала, как это сделать. Никогда раньше мне не приходилось так усердствовать, как сейчас.

– Заш… расскажи мне о ночи казни. – Вопрос мягко слетел с губ, но какая-то часть меня пыталась не дать ему вырваться.

Он поднял голову, и я выдержала его взгляд. Мне нужно знать, почему Заш принял такое решение. Он и раньше пытался объяснить, но я не слушала. Сейчас… я постараюсь как могу.

– Когда Юровский избавлялся от солдат, служивших под началом Авдеева, он спросил меня, смогу ли я расстрелять одного из пленных. – Он сцепил ладони. – Я ответил, что сделаю это без колебаний. Поэтому он позволил мне остаться.

– Потому что ты хотел остаться…

– Потому что я хотел остаться. И дал ему правильный с его точки зрения ответ. Я не думал, что он действительно совершит… это. Авдеев никогда не получал приказов, имеющих отношение к казни. По крайней мере мы об этом не знали. Но через несколько дней Юровский начал собирать расстрельную команду. Он приказал взять оружие и каждому выбрать свою цель… жертву.

– Почему ты согласился? – Мое сердце пропустило удар, а голос завибрировал от боли. – Почему не стал протестовать? Не сказал «нет»? – Трусость – вот то, что я ненавидела больше всего. Слабость духа, заставившая его стать соучастником казни. Слабоволие, принудившее подчиниться воле Юровского.

– Солдат, которые отказались – а их было несколько, – заперли в сарае. – Он до боли, до хруста сцепил пальцы. – Как думаешь, зачем? Может быть, их к тому времени расстреляли.

– Достойная смерть, – выдохнула я.

– Согласен. – Он опустил глаза, и нам обоим удалось перевести дыхание. – Но я не мог пойти на такое, Настя. Не знаю, насколько для тебя это важно, но я тогда думал о тебе и твоей семье, о том, что вас построят в шеренгу и расстреляют без предупреждения. Я представлял, что тебе приходится смотреть в равнодушные лица большевиков, которым плевать на твою жизнь. И… я хотел сам это сделать. Хотел быть рядом с тобой.