Эрин Моргенштерн - Беззвездное море [litres]

Пооткрывав один за другим несколько ящичков, Хранитель протягивает Закери коробку с очками, большей частью в тонкой проволочной оправе, но есть несколько в оправах посолидней, а одна пара – так даже и в роговой.

– Будем надеяться, что что-то из этого сгодится, – говорит Хранитель, возвращаясь к письменному столу, тогда как Закери приступает к примерке.

Первая пара оказывается тесна, но некоторые вполне впору и к тому же с точки зрения линз на удивленье близки к предписанию окулиста. Он останавливается на тех, что в оправе медного цвета с прямоугольными стеклами.

– Вот эти прекрасно подходят, благодарю вас, – говорит Закери, возвращая Хранителю коробку с остальными очками.

– Можете пользоваться ими все время вашего у нас пребывания. Чем еще я могу вам помочь сегодня?

– А Мирабель, она еще не вернулась? – спрашивает Закери.

И снова по лицу Хранителя пробегает что-то вроде легкого неудовольствия, но пробегает так быстро, что это не более чем догадка. Можно только предположить, что Хранитель и Мирабель не очень-то ладят.

– Еще нет, – произносит Хранитель самым нейтральным тоном. – И вы можете осмотреться здесь, пока ждете. Прошу только закрытые комнаты не открывать. Я… я извещу ее, что вы здесь, как только она прибудет.

– Спасибо.

– Приятного вам дня, мистер Роулинс.

Закери понимает это как знак, что аудиенция окончена, и выходит. Теперь, когда он в очках и достаточно зорок, чтобы подмечать детали, видно, что все вокруг находится на грани полного разрушения и держится лишь вращением планет, тиканьем часов, благими намерениями и еще, кое-где, веревочкой.

Нестерпимо хочется хорошенько обо всем Хранителя расспросить, но здравый смысл, опираясь на опыт прошедшей ночи, рекомендует действовать осторожно. Может быть, Мирабель окажется более откровенной насчет, ну, насчет всего. Когда она объявится наконец. Он вспоминает короля чудовищ в маске и не может вообразить ее здесь.

В этот раз Закери решает исследовать другой коридор, со стеллажами, встроенными в стены, и тут и там возникающими каморками, где, кроме книг под потолок, можно увидеть чайные чашки, бутылки, отбившиеся от родной коробки цветные мелки. И еще между книг висят картины, некоторые из них, возможно, кисти того художника, который изобразил у него в комнате кроликов-моряков. Крайне реалистичные, они полны забавных деталей. Вот портрет молодого человека в камзоле, застегнутом на множество пуговиц, и каждая пуговка – это часики, от воротника до манжет, причем все циферблаты показывают разное время. Вот голый зимний лес, посреди которого лишь одно деревце трепещет золотистой листвой. А вот натюрморт, фрукты и вино, но из яблок вырезаны птичьи клетки, в каждой крошечная красная птичка.

Закери пробует те двери, что не помечены ничьим именем, но они большей частью оказываются на замке.

А вот интересно, где тут кукольный домик, думает он. Если, конечно, он существует на самом деле.

И стоит подумать об этом, как почти сразу на глаза ему попадается кукла.

Одна-одинешенька, она стоит на полке, выточенная из дерева кукла-женщина, закутанная в расписанный звездами плащ. Глаза ее закрыты, но просто нарисованный рот изогнут улыбкой. Всего несколько мазков, положенных полумесяцем, удивительно точно передают выражение выжидательного спокойствия – такое же, как бывает, когда закрывают глаза перед тем, как задуть свечи на праздничном торте. Вид ее поначалу напоминает ему японских кукол-кокеши, которых коллекционирует его мать, но потом, нащупав пальцами едва заметный шов вокруг ее округленной талии, он понимает, что выполнена она, скорей всего, по принципу русской матрешки. Осторожно повернув, он отделяет верхнюю половину куклы от нижней.

Внутри дамы в звездном плаще оказывается сова.

Внутри совы – еще одна женщина, в золотом одеянии, с распахнутыми глазами.

Внутри золотой женщины – кот с глазами такого же золотого оттенка.

Внутри кота – маленькая девочка с длинным кудрями, в небесно-голубом платье, глаза ее открыты, но глядит она в сторону, ее интересует скорей то, что там, чем тот, кто на нее смотрит.

Самая маленькая куколка – это в натуральную величину пчелка.

Тут какое-то движение происходит в глубине коридора, там, где камень задрапирован занавесью из красного бархата, – кто-то там покрупней кота, но стоит Закери глянуть туда, как уже никого нет. Он соединяет половинки всех кукол и расставляет их, одну за другой, на полке в рядок, ведь так им наверняка лучше, чем томиться всем сразу внутри одной, – и следует дальше.

Столько горит свечей, что запах воска пронизывает собой все, мягкий, сладкий, смешанный с запахами бумаги, кожи, камня и еще дымка. Кто зажигает их, когда здесь никого нет? – думает Закери, заглядевшись на канделябр, в котором с полтора десятка длинных тонких свечей, коптя, роняют капли воска на камень, и до того уже закапанный многими, многими свечами.

Какая-то дверь открывается вдруг в круглую комнату, стены которой покрыты сложной резьбой, а на полу стоит одинокая лампа, и по мере того, как Закери обходит комнату, свет падает на детали резьбы, выделяя изображение здесь, словцо-другое там, но прочесть всю историю целиком он не может.

Он идет, пока туннель не выводит его в сад под парящим вверху потолком, выполненным из того же сочащегося солнечным светом мрамора, из которого сложены стены в аванзале, куда он вышел из лифта. Свет падает на книги, оставленные на скамейках, у чаши фонтана, у подножия статуй. Он проходит мимо статуи лисы и еще одной, похожей на ненадежную стопку снежков. Посреди сада – частично огороженное пространство, вроде чайной беседки. Внутри – скамейки и в натуральную величину статуя женщины, которая сидит в каменном кресле. Одеяние ее ниспадает, очень реалистично, складками, и повсюду – на ее коленях, на ее руках, в этих складках и в завитках волос – пчелы. Они вырезаны из камня более теплого оттенка, чем женщина, причем каждая пчелка – отдельна. Закери берет в руку одну из них, чтобы проверить эту догадку, и сразу кладет на место. Женщина смотрит вниз, ее руки лежат на коленях ладонями вверх, как будто она читает невидимую книгу.

У ног статуи, как приношение, стоит бокал, наполовину наполненный темной жидкостью, и вокруг него – пчелы.

– Так и знала, что опять это пропущу, – говорит кто-то у него за спиной.

Закери оборачивается. Не узнай он ее голос, ни за что бы не догадался, что это та женщина с маскарада. Ее волосы, теперь уж без парика, густые и волнистые, окрашены во все оттенки розового, от гранатового у корней до телесного, тона балетных пуантов, на концах прядей. Вокруг темных глаз еще видны следы золотых блесток. Она старше, чем он полагал, может, на несколько лет старше его самого, но не исключено, что и больше. На ней джинсы, высокие черные ботинки на шнуровке и кремовый свитер, который выглядит так, как будто в наикратчайший срок сделался из овцы одеждой, – и все-таки весь ансамбль имеет вид непринужденной элегантности. На шее у нее цепочки с ассортиментом ключей, медальоном, похожим на компас, и чем-то вроде птичьего черепа, отлитым из серебра. Почему-то, даже и без хвоста, она все равно похожа на Макса.