Эрин Моргенштерн - Беззвездное море [litres]

Закери кладет сумку на пол, а Мирабель торопливо сворачивает в ближайший за лифтом коридор и открывает там дверь, за которой обнаруживается кладовка, заваленная пальто, шляпами, пишущими машинками, коробками карандашей и ручек, осколками каких-то скульптур. Как добычу в лавке старьевщика, она выхватывает из этого хаоса охотничью куртку из зеленой шерсти с коричневыми заплатками на локтях, в идеальном состоянии, и протягивает ее Закери, проворно переступив через руины бюста на полу, одинокий гипсовый глаз печально взирает на ее ботинки.

– Вот это должно подойти, – говорит она, и, конечно же, так оно и есть.

Накинув куртку на плечи, Закери идет за Мирабель в светящийся мрамором аванзал. Она нажимает на кнопку лифта, та послушно загорается. Стрелка рывком обращается вниз.

– Вы это выпили? – спрашивает Мирабель, пока они ждут.

– О чем вы?

Она указывает на ту стену, где в нише была рюмка с питьем, напротив игральных костей.

– Выпили? – повторяет она.

– А, да… да, конечно.

– Это хорошо, – говорит Мирабель.

– Да разве у меня был выбор?

– Ну, вы могли вылить питье, или переставить рюмку куда-нибудь, или что-то еще. Дело в том, что из тех, кто не выпил, никто здесь не остался.

Лифт, нежно звякнув, распахивает свои двери.

– А как поступили вы? – интересуется Закери.

Мирабель усаживается на бархатную банкетку по одну сторону, он – по другую. Вряд ли это другой лифт, но бархат обивки хоть и вытерт, но безупречно чист, а ведь он хорошо помнит, что заляпал тогда краской все, что только смог.

– Я? – говорит Мирабель. – Никак.

– Что, оставили рюмку там?

– Нет, я ничего такого не делала. Ни с костями игральными, но с рюмкой “Выпей меня”. Не сдавала вступительный экзамен.

– Как это вам удалось?

– А я местная. Я родилась здесь.

– Правда?

– Нет, неправда. Я вылупилась из золотого яйца, которое норвежскому лесному коту пришлось целых полтора года высиживать. Он до сих пор меня ненавидит. – И, помолчав секунду, добавляет: – Ну, конечно же, правда.

– Я прошу прощенья, – говорит Закери. – Но все это как-то… ну, слишком.

– Нет, это мне нужно просить прощенья, – качает головой Мирабель. – За то, что вас бросили в самую круговерть, но, честное слово, я благодарна вам за компанию. – Вынимает из сумки портсигар и, щелчком распахнув его, протягивает Закери. Тот, открыв было рот, чтобы пояснить, что не курит, видит, что портсигар наполнен всех цветов круглыми карамельками. – Хотите историю? Вам станет полегче, и они срабатывают, только пока мы в лифте.

– Вы шутите, – недоверчиво говорит Закери, но все-таки берет бледно-розовый, мятный, как ему кажется, судя по виду, плоский кружок.

Мирабель, улыбаясь ему, убирает портсигар, не взяв оттуда конфетку.

Закери кладет свою на язык. Так и есть, мята.

Нет, сталь. Холодная сталь.

История разворачивается скорее в голове у него, чем в ушах, и слова сразу и есть, и их нет, а картинки, чувства и ощущения меняются от изначальных мяты и стали, через кровь, к вкусу сахара и запахам лета. А потом – раз! – и все кончено.

– Что это было? – спрашивает Закери.

– Это была история, – говорит Мирабель. – Можете попытаться пересказать ее мне, но я знаю, что словами это непросто.

– Это было. – Закери замолкает, пытаясь осмыслить этот необычайный, стремительно краткий опыт, который и впрямь оставил в его памяти историю, похожую на полузабытую сказку. – Жил-был рыцарь, ну, в сияющих доспехах, конечно. Многие любили его, но он никого не любил и чувствовал себя из-за этого виноватым. И поэтому всякий раз, разбив чье-то сердце, он вырезал у себя на коже сердечко. Целые шеренги разбитых сердец – на руках, на ногах, через грудь. Весь стал в этих сердцах. А потом встретил одну особу, которая, которая, нет, я не помню, что случилось потом.

– Рыцари, что разбивают сердца, и сердца, что разбивают рыцарей, – кивает ему Мирабель.

– Что, знаете эту историю?

– Нет, истории каждый раз разные. Но, впрочем, состоят из одинаковых элементов. Это касается всех историй, независимо от формы, которую они принимают. Было так, а потом что-то переменилось. Перемена – вот, в сущности, о чем все истории, в конце-то концов.

– Откуда они взялись, эти конфетки?

– Много лет назад я нашла целую банку и с тех пор всегда держу несколько при себе. Это то же, что носить в сумке книгу, которая, конечно же, у меня с собой есть.

Закери смотрит на эту таинственную розоволосую незнакомку, и история про рыцаря и его сердца еще пощипывает ему язык.

– Что ж это такое? – растерянно говорит он, сразу обо всем и с верой в то, что она его понимает.

– Никогда у меня, Эзра, не будет убедительного ответа на этот вопрос, – отвечает она, и улыбка, которой сопровождаются эти слова, печальна. – Это кроличья нора. Хочешь знать, как выжить после того, как ты в нее провалился?

Закери кивает, и Мирабель наклоняется к нему. Ее веки припудрены золотом.

– Стань кроликом, – шепчет она.

Закери пристально на нее смотрит и в какой-то момент понимает, что ему стало чуть поспокойней.

– Ты нарисовала мою дверь там, в Новом Орлеане, – говорит он. – Когда я был маленьким.

– Да. И я думала, что ты откроешь ее. Это как лакмусовая бумажка: если ты достаточно доверчив, чтобы попытаться открыть нарисованную дверь, ты, скорее всего, поверишь в то, куда она ведет.

Лифт рывком останавливается.

– Быстро доехали, – замечает Закери.

Если его представления о времени хоть сколько-то верны, его собственный спуск длился раза в три дольше как минимум. Ну, или на то, чтобы рассосать карамельку с историей, ушло больше времени, чем ему показалось.

– Нам и следует поторапливаться, – кивает на это Мирабель.

Лифт открывается у той же винтовой каменной лестницы со светильниками на цепях, которую Закери помнит с прошлого раза.

– У меня вопрос, – говорит он.

– У тебя скоро будет их столько, – отвечает ему Мирабель, меж тем как они поднимаются по лестнице, – что придется записывать.

– Где именно мы сейчас находимся?

– В промежутке. Мы еще не в Нью-Йорке, если ты об этом. Но, кроме того, мы вообще нигде. Это продолжение лифта, из тех времен, когда его не было, а была только лестница, и по ней надо было идти и идти. А иногда ты падал, и все. Или была просто дверь. Не знаю, документов мало осталось. Иногда лестницы здесь нет, но лифт уже какое-то время есть. Это как тессеракт, только в пространстве, а не во времени. Или тессеракт и про то, и про это? Мне очень стыдно, но я не помню.

Они доходят до двери на самом верху. Дверь встроена в камень. Простая деревянная дверь, ни украшений, ни символов. Мирабель снимает с шеи один из ключей и отпирает ее.

– Хорошо бы они не заставили ее шкафом, как в прошлый раз, – говорит она, приоткрыв ее ненамного, и заглядывает в щель. – Быстро! – Она вталкивает Закери, входит сама и закрывает дверь за собой.