Эрин Моргенштерн - Беззвездное море [litres]

– Понемножку того и другого, – отвечает она, подвигая к нему стакан пониже.

Они выходят на улицу, где скоро совсем уж стемнеет и стало еще холодней. Закери, грея руки о свой стакан, отпивает из него приятно горячую зеленую пенку.

– А правда, что такое ты заказала? – спрашивает он Мирабель, которая уже тронулась в путь.

– В основном это “эрл грей” с соевым молоком, медом и ванилью, – отвечает она, подняв свой стакан. – Но заказала я его вот почему. – И она поднимает картонный стакан еще выше, так, чтобы Закери увидел шестизначное число, написанное по дну нестираемым маркером: 721909.

– И что это значит? – удивляется он.

– Увидишь.

К тому времени, как они доходят до следующего квартала, дневной свет совсем гаснет, оставив после себя зарево заката.

– Как ты познакомилась с Дорианом? – интересуется Закери, пытаясь рассортировать готовые вырваться вопросы. Чего доброго, и в самом деле придется завести специальный блокнотик, так быстро они возникают и тут же вылетают из головы. Он делает еще глоток стремительно остывающего латте.

– Было дело, он пытался меня убить, – говорит Мирабель.

– Что?! – изумляется Закери, но она вдруг останавливается посреди тротуара.

– Мы пришли.

Закери даже не узнал ту обсаженную деревьями улицу. Здание с вывеской Клуба коллекционеров выглядит самым обычным и, ну может быть, самую чуточку зловещим, но это скорей связано с тем, что вокруг – ни единой души.

– Ты закончил? – спрашивает Мирабель, кивнув на его стакан. Закери допивает, после чего она аккуратно вставляет оба стакана в сугроб у входной лестницы.

– Тут неподалеку есть еще один Клуб коллекционеров, – говорит она, пока они поднимаются к двери.

– Неужели? – отзывается Закери, жалея, что не спросил Мирабель, есть ли у нее хоть какой-то план.

– Да, но там собирают марки.

Она поворачивает ручку – и дверь, на удивление Закери, подчиняется. В маленькой прихожей темно, светится только красный огонек на стене рядом с небольшим экраном. Система сигнализации.

Мирабель набирает на кнопочной панели 7-2-1-9-0-9.

Огонек зеленеет.

Мирабель открывает вторую дверь.

В холле полумрак, лишь лиловый сумеречный свет просачивается с улицы в высокие окна, отчего ленты, на которых висят дверные ручки, кажутся бледно-голубыми. Их даже больше, чем Закери помнится.

Ему хочется выспросить у Мирабель, как она заказала код сигнализации в “Старбаксе” и что именно имела в виду, сказав, что Дориан пытался ее убить, но разумней представляется помолчать. Но тут она дергает за одну из ручек, оторвав ее от того, к чему там она прицеплена на потолке, и ручка падает, сопровождаемая клацаньем своих собратьев, бьющихся друг о друга с нестройным низким звуком, напоминающим колокольный звон.

Вот тебе и разумность молчания!

– Ты могла бы позвонить в дверь, – замечает он.

– Фиг бы тогда они нас впустили, – отзывается Мирабель. Она поднимает ручку – та из меди, с зеленоватой патиной – и смотрит на этикетку. Закери читает вверх ногами: “Тофино. Британская Колумбия, Канада, 8.7.05”. – А потом, они включают сигнализацию только тогда, когда дежурных здесь нет. – Они идут к лестнице, и Мирабель пальцами касается лент, как струн арфы. – Можешь представить себе все эти двери? – спрашивает она.

– Нет, – честно говорит Закери. Их слишком тут много. Он идет и читает на ходу этикетки: “Мумбаи, Индия, 2.12.13”, “Хельсинки, Финляндия, 9.2.10”, “Рабат, Марокко, 1.4.01”.

– Большей частью они были уже утрачены, когда закрылись, если ты понимаешь, о чем я, – говорит Мирабель. – Заперты и забыты. Время навредило им не меньше, чем эти. Они просто завершают то, что еще не доделано.

– Здесь все? Или.

– У них такие же здания еще в Каире и в Токио, хотя не думаю, что есть какой-то порядок, по которому ручки распределяются, какую куда. Здесь висят в основном красивые, но есть еще те, что в коробках. Со всем тем, что нельзя сжечь. – Она произносит это с такой печалью, что Закери теряется, что сказать. Они молча вступают на лестницу. В окнах над ними догорает последний свет.

– А с чего ты решила, что он здесь? – спрашивает Закери, озаботившись вдруг, вправду ли это спасательная миссия или у Мирабель есть другой повод явиться сюда под прикрытием темноты. Пустота вдруг выглядит подозрительной. Подозрительно удобной.

– Что, волнуешься, что это ловушка, да, Эзра? – спрашивает Мирабель, когда они сворачивают на лестничную площадку.

– А ты, Макс? – парирует он.

– Ну, я точно знаю, что мы слишком умны для этого. – И тут Мирабель, почти на самом верху лестницы, едва договорив, останавливается как вкопанная.

Закери поднимает глаза ей вслед, на что-то впереди, в холле второго этажа, на тень в угасающем свете. Тень, которая определенно представляет собой тело Дориана, подвешенное к потолку, напоказ, как дверные ручки внизу, связанное и опутанное сетью из бледных лент.

Один трактирщик выстроил свой постоялый двор на особенно негостеприимном перекрестке. Выше в горах, в стороне, лежала деревня, и во всех направлениях – города, добраться до которых можно было дорогами поудобней, чем те, на пересечении которых стоял постоялый двор, в особенности же зимой, но трактирщик зажигал свои фонари круглый год, чтобы путешествующие видели их издалека. Летом на постоялом дворе, увитом цветами, жизнь почти что била ключом, однако зима в этой части страны была долгой.

Трактирщик вдовел, а детей у него не было, так что большую часть времени он проводил в своем трактире один. Время от времени он поднимался в деревню за припасами или чтобы в таверне выпить стаканчик, но потом стал делать это все реже и реже, потому что каждый раз кто-нибудь заводил разговор о том, что вот есть такая подходящая женщина, или вот такой подходящий мужчина, или сразу несколько комбинаций подходящих деревенских жителей, и тогда трактирщик допивал стаканчик, благодарил друзей и один возвращался с горы на свой постоялый двор.

Случилось так, что наступила на редкость суровая зима, и бури бушевали такие, каких уж давно не бывало. Путешественники не решались пуститься в дорогу. Трактирщик старался поддерживать огонь в своих фонарях, хотя ветер то и дело их задувал, и каждый день разжигал главный очаг, чтобы дым из трубы был виден издалека, если, конечно, тот же ветер не разгонит его по небу.

Ночи были долгие, а вьюги – злые. Горные дороги все занесло снегом. Трактирщик не мог сходить в деревню, но припасы у него были. Он готовил супы и жаркое. Сидел у огня и читал те книги, которые давно собирался прочесть.

Он держал комнаты приготовленными для проезжающих, но проезжающие не проезжали. Пил виски и вино. Прочел еще несколько книг. Время шло, бури и вьюги бушевали и затихали, и он стал держать наготове лишь несколько комнат из тех, что поблизости от очага. Иногда он и спал в кресле у камина, вместо того чтобы уйти на ночь в свою комнату, что ему бы в голову не пришло, будь у него постояльцы. Но постояльцев не было, только ветер да холод, трактир стал совсем как обычный жилой дом. Трактирщик подумал, что хозяином дома он чувствует себя более одиноким, чем хозяином постоялого двора, но воздержался от того, чтобы развить эту мысль дальше.