Эрин Моргенштерн - Беззвездное море [litres]

Протянув руку, Аллегра держит ладонь над яйцом так, что оно прячется в тени. Она легко может его раздавить. На указательном пальце у нее серебряное кольцо-печатка. Интересно, думает Закери, что там внутри этого яйца, но Аллегра руки не отодвигает. – Так вот, наша миссия – не допустить, чтобы яйцо разбилось, – продолжает она.

– Не уверен, что вполне понимаю вашу метафору, – говорит Закери, не отрывая глаз от яйца.

Аллегра убирает руку, и оно снова на свету. Закери кажется, что он видит тоненькую, как волос, трещинку в скорлупе, но вполне может быть, что она ему чудится.

– Я пытаюсь вам кое-что объяснить, мистер Роулинс, – произносит Аллегра, вновь уходя в тень. – Вероятно, в полной мере это понять вам удастся не сразу. Был такой момент в истории того места, где вам повезло побывать, когда там существовали бок о бок стражи и проводники, однако ж время это прошло. Система дала сбой. Сейчас она у нас новая, и со всем уважением я прошу вас придерживаться нового порядка.

– Да что все это значит?! – недоумевает Закери, но прежде, чем это сказано, Аллегра за волосы оттягивает его голову назад, и он чувствует, как кончик ножа вжимается ему в лунку за правым ухом.

– У вас была еще одна книга. Та, которую вы нашли в университетской библиотеке. Где она?

Свой вопрос она задает тихо, спокойно, тем же тоном, с той же подчеркнутой мягкостью, с какой спросила бы, не хочется ли ему меду к чаю. Свечка под чайником, померцав, оплывает и гаснет.

– Не знаю, – говорит Закери, стараясь не шевелить головой, но растущую его панику сдерживает недоумение. “Сладостные печали” остались у Дориана. Его самого они, надо полагать, обыскивали небрежно, раз не сумели найти ключи в толще свитера, но уж у Дориана-то книгу должны были отыскать. Или на его теле. Закери сглатывает, вкус зеленого чая и разбитых сердец першит в его горле. Он фокусирует взгляд на яйце. “Этого не может быть”, думает он, однако нож, колюче прижатый к коже, настаивает: отчего ж нет.

– Вы что, оставили ее там, внизу? – спрашивает Аллегра. – Мне необходимо это знать.

– Говорю же, не знаю. Она у меня была, но я ее… потерял.

– Какая жалость. Хотя, смею думать, из этого следует, что теперь ничто вас тут не задерживает и вы можете возвращаться в Вермонт.

– Могу, – соглашается Закери. Идея вернуться домой вдруг выглядит привлекательно, поскольку выйти из этого здания все лучше, чем не выйти совсем, а это кажется вероятным все больше. – И еще я могу никому не рассказывать об этом… и о том месте, ну, том, которое не поддается дефинициям, и вообще ни о чем, что тут случилось. Может, мне все привиделось. Я, знаете ли, выпиваю.

Перебор, предупреждает голос в его голове, и он немедля жалеет о сказанном. Нож снова вонзается в кожу за ухом. Непонятно, что там катится у него по шее – пот или кровь.

– Я знаю, что вы этого не сделаете, мистер Роулинс. Я могла бы отрезать вам руку, чтобы убедить вас в том, до какой степени я серьезна на этот счет. Замечали, надеюсь, как часто в разных историях фигурируют отрезанные и искалеченные руки? Вы были бы в интересной компании. Но, на мой взгляд, мы можем прийти к соглашению, не разводя грязи. Как вы думаете?

Закери кивает, живо вспомнив руку в стеклянной банке и не в силах не думать о том, что тот, кому принадлежала рука, может, тоже сидел в этом же кресле.

Убрав нож от его уха, Аллегра делает шаг в сторону, но по-прежнему нависает у него над плечом.

– Вы расскажете мне все, что вспомните из этой книги. Вы запишете каждую деталь, каждую, до самых мельчайших пустяков, от содержания до состояния переплета, и после того, как вы закончите, я посажу вас на поезд в Вермонт, и никогда в жизни вы больше не ступите на Манхэттен. Ни при каких условиях вы ни с кем никогда не заговорите о Гавани, об этом здании, об этом разговоре, о тех, с кем вы там и тут встретились, об этой книге. Потому что, если вы это сделаете, если напишете где-то, твитнете или спьяну прошепчете фразу “Беззвездное море” в полутемной пивной, боюсь, придется мне позвонить тайному агенту, который размещен мною на расстоянии снайперского выстрела от фермы вашей матушки.

– От чего? – вмиг пересохшим ртом умудряется произнести Закери.

– Вы прекрасно меня слышали, – говорит Аллегра. – Очень миленький домик. Садик такой славный с беседкой. Надо полагать, весной там очень приятно. Жаль будет разбить одно из этих витражных окон.

И она подносит к его лицу телефон, на экране которого дом, засыпанный снегом. Дом его матери. Праздничные, общие для всех религий огоньки еще горят на крыльце.

– Я решила, что вам необходим стимул. – Спрятав телефон, Аллегра направляется к другому концу стола. – Некоторая угроза в адрес тех, кто вам дорог. Полюбить тех двоих, несмотря на их безотказное обаяние, времени у вас не было. Я сочла, что ваша мать в качестве болевой точки удачней, чем ваш отец, который завел новую, более приемлемую семью. Если что, придется разнести ее дом. Устроить, например, взрыв газа.

– Но вы же не станете. – вскинувшись, обрывает себя Закери. Откуда ему знать, что эта женщина станет и что не станет.

– Несчастные случаи – не редкость, – мягко произносит она. – Они были и будут. То, о чем я вам толкую, важно. Важней, чем моя жизнь, важней, чем ваша. Мы с вами – всего лишь постраничные примечания петитом, никто не заметит нашего отсутствия, нас нет в списке действующих лиц. Ведь мы существуем вне этого яйца, так всегда было. – Она посылает ему улыбку, которая на разноцветные глаза не распространяется, и тянет руку к керамическому бокалу.

– У этого яйца внутри золото, – говорит Закери, на яйцо глядя. То, что он принял за трещинку, – это его волос, прилипший к стеклу очков.

– Что такое? – настораживается Аллегра, не донеся бокал до губ, и в этот момент свет гаснет.

Этот меч был самым разящим из всех, которые кузнец-оружейник, лучший в стране, выковал за многие годы. Нельзя сказать, что он так уж долго над ним работал, он использовал не самый отборный материал, и все-таки, вишь ты, получилось оружие, превзошедшее все его ожидания.

Сделано оно было не на заказ, и кузнец раздумывал, как же с ним поступить. Можно было оставить его себе, но кузнец лучше умел ковать мечи, чем орудовать ими, а продавать не хотелось, хотя запросить за меч, он это знал, можно было немало.

И тогда оружейник сделал то, что всегда делал, когда находился в растерянности. Он пошел к местному прорицателю.

Там в округе обреталось немало прорицателей, которые были слепы и видели то, что другие видеть не могут, даже имея глаза.

Но тот, к которому пошел кузнец, был попросту близорук.

Этот прорицатель, завсегдатай таверны, просиживал целые дни в глубине зала и, если угостить его выпивкой, предсказывал будущее и вещам, и людям.