Стивен Эриксон - Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

Стек Маринд похромал к костру и швырнул еще один сук. Языки пламени лизнули грубую кору и, похоже, она пришлась им по вкусу.

- Нам придется вернуться, обгоняя солнце весны ради хладного солнца зимы. Мы видим пред собой скопление хижин, бивни и кости, положенные на ребра тенагов, толстые бхедриньи кожи на скелетах. Стоянка не притулилась между самых высоких холмов над долиной, не встала на берегу быстрой речки в низине. Нет, она встала на южном склоне долины. Сюда стремятся наиболее суровые ветра, высушивая почву под ногами, отгоняя туманы болотистых топких берегов. Имассы были великими искусниками в таких делах; возможно, мудрость была им прирождена, не нуждаясь в научении. А возможно, те, что не отделили себя от матери-земли, знают полнейшие тайны гармонии, используя лишь необходимое...

- Да кончай! - закричала Опустелла, хотя слова вышли неразборчивыми - так сильно она вгрызлась в костяшку пальца. Обсосав и выплюнув ее, девица сунула в рот следующую. Глаза сияли, словно пламя свечей, ободренное дыханием пьяницы. - Глупая стоянка. И всё. Хочу знать, что там случилось. Сейчас же!

Кляпп кивнул. Никогда не надо спорить со слушателями.

Да, возможно, он в это верил. Что до меня, после долгих раздумий я советую следующую методику. Если слушатель назойлив, глуп, невежествен, груб, спесив или напился, он становится законной добычей сказителя и, будучи склонен вступать в перебранку, должен пасть жертвой мастерских насмешек оного. А вы как думаете?

- Имассы той стоянки пережили жуткую зиму. Охотники нашли мало добычи, а большие стаи птиц еще летели где-то далеко. Многие старики ушли в белое безмолвие, спасая жизнь детей и внуков, ибо зима обратилась к ним на языке, ведомом лишь старости. "Кончается жизнь, стели же постель снеговую и в холод ложись", говорил самый мудрый среди них. И даже после таких жертв оставшиеся слабели, день за днем. Ловцы не могли уйти далеко, истощение гнало их назад. Дети принялись жевать шкуры, которыми укрывались от холода, и многие поражены были лихоманкой.

Она вышла наружу, на высокий гребень за стоянкой, туда, где ветер вымел снег, чтобы собрать последние мхи осени. И она первой увидела приблизившегося чужака. Он шел с севера, закутавшись в шкуру тенага. Над левым плечом качалась костяная рукоять длинного меча. Голова была обнажена всем налетавшим сзади ветрам, и женщина увидела, что он мрачен, кожа как камень, а волосы как ночь. За собой чужак волочил сани.

Пока он подходил, темные мысли тревожили ее рассудок. Нельзя прогонять незнакомцев во времена нужды: таков был закон ее племени. Но сей воин был высоким, сильнее любого Имасса. Его голод окажется глубокой ямой, а воины племени слабы. Он сможет забрать всё, что захочет. Что еще хуже, она поняла, что на санях лежит спеленутое тело. Если там живой, придется заботиться и о нем. Если мертвый, воин навлечет проклятие на весь ее род.

- Проклятие? - сказала Опустелла. - Какое проклятие?

Кляпп моргнул.

Видя, что ясного ответа у него нет, я откашлялся. - Смерть уходит с таких стоянок, Опустелла, и это хорошо. Вот почему старики, решив, что пришло время смерти, бредут в белое безмолвие. Вот почему добычу разделывают далеко от лагеря, и только мясо, кожи и кости для изготовления инструментов, даров для жизни, попадают на стоянку. Если же смерть забредет на стоянку, жители ее прокляты и должны немедля принести жертвы Грабителю и его рабам-демонам, ибо если Смерти понравится стоянка, она поселится там. Там, где дом Грабителя, живым не жить. Понимаешь?

- Нет.

Я вздохнул. - Одно из правил, внешне духовных, но созданных ради дел более обыденных. Мертвый или умирающий может принести на стоянку заразу и болезни. В тесно живущем клане инфекция может забрать всех сразу. Потому Имассы и придумали правила, сие предотвращающие. Увы, есть и другое правило: никогда не прогонять нуждающегося гостя. Вот почему женщина была объята противоречивыми думами.

- Но он злой! Наверное, это сам Жнец!

- Грабитель, - поправил я. - Так зовут владыку Смерти жители Арена.

Кляпп вздрогнул, не желая встречаться со мной взглядом. - И так она стояла, трепеща, пока странник - явно избравший ее своей целью - встал в девяти шагах. Она мигом поняла, что это не Имасс. То был пришлец с горных круч, Фенн, великан от крови Тартено Тоблакаев. Она также заметила на нем следы битвы. Шкура тенага была рассечена ударами, по краям запеклась кровь воина. Правая рука была покрыта бурой грязью, лицо тоже покрывали темные брызги, будто карта насилия. Некоторое время он молчал, тяжело глядя на нее, а затем заговорил. Он...

- Закончишь следующей ночью, - широко зевнул Крошка.

- Не так это делается, - зарычал Тулгорд Мудрый. - Нельзя сделать верный выбор, если рассказ не закончен.

- Я хотел бы дослушать, еще как, - возразил Крошка. -Но уже засыпаю. Так что дослушаем завтра ночью.

Я заметил, что Ниффи Гам почему-то старается привлечь мое внимание. В ответ я поднял бровь и пошевелил плечами.

Огла Гуш сказала: - Но я хочу послушать рассказ Ниффи!

Ниффи хотелось заткнуть ей рот (если можно счесть признаком этого судорожные движения рук, словно душащих чье-то горло. Но кто может сказать, так ли это, кроме самого Ниффи?)

- Значит, завтра днем! И других тоже касается - раз у нас полно времени и нечем заняться, кроме ходьбы, пусть они развлекают нас до заката! Ну, решено раз навеки. Так, Блоха?

- Ага, - сказал Блоха. - Комар?

- Ага, - согласился Комар.

- Однако ночь еще юна, - взвился Арпо Снисходительный. По множеству мелких деталей можно было судить, что отсрочка смертных приговоров огорчила некую часть его души, жаждавшую праведного судилища, и теперь на лице читалось злое упрямство обиженного ребенка.

Пурса Эрундино удивила всех, заговорив. - Тогда я расскажу вам.

- Миледи, - задохнулся распорядитель. - Мы же решили... не нужно...

- Я желаю сплести историю, Сардик Тю, и сплету. - От эдакого тона все онемели, и сама она запнулась, будто удивляясь собственной храбрости. - Речи - не самый сильный мой талант, признаюсь, так что извините, если иногда я буду ошибаться.

Ну кто не простил бы ее?

- Это тоже история о женщине, - начала она, устремив взор в пламя, стиснув изящными пальчиками горло глиняного кувшина. - Любимой и почитаемой столь многими... - Она резко подняла голову. - Нет, она не была танцовщицей, поэтессой или актрисой. Талант ее был врожденным, но не доступным дальнейшей огранке. Скорее не талант даже, а дар случая, скопление черт - линий, изгибов, симметрий. Короче говоря, она была прекрасна, и красота сформировала ее жизнь, предопределила будущее. Она должна была найти отличного мужа, выше своего положения, и стать предметом обожания, словно драгоценный объект искусства... пока время не украдет у нее красоту, и тогда дом ее будет подобием могилы, и муж станет редко посещать ее ложе, всё ещё помня красоту юных лет.