Стивен Эриксон - Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

Щепоть царапала ногтями землю, будто пытаясь уплыть, но сладострастный захват оказался крепок. Похоже, Певунье предстояло не уплыть, но утонуть. Вздохи ее вздымали тучи пыли, пачкая лицо. Она кашляла, она билась, она пыхтела, как мать семейства над лоханью с тестом, она подавала бедра вперед, только чтобы подать их назад с животным стоном. Я наклонился и сильнее сжал пальцы, найдя груди. Нащупал большие соски и попытался открутить их, не преуспев (впрочем, преуспеть в таком было бы ошибкой).

Всем известно, арс аманди относится к самым деликатным видам искусств. Нежные ощущения, сладкие касания, страсть, внезапная близость пухлых губ, трение щеки о щеку, пахнущие вином вздохи и так далее. Одежды сползают медленно и томно, тени дразнят, зовущее тепло переходит в пыл, и кисея будуара падает над сплетенными телами.

Но к чертям все прелести обольщения, и пусть воют собаки. Под дикими ледяными звездами, в постели колючих жилистых кустов и ломаных ветвей, среди камней и кактусовых бутонов слышался шум и бешено плескалось семя, жизнь пыталась излиться в любой сосуд, сколь сомнительными ни были бы последствия. Заронить гордое семя! Пустить прочные корешки в сладчайшую плоть! Да торжествует плодородие! Я слышал саму Жизнь рядом и погружался в алчный поток, и если она не рыдала блестящими слезами, то лишь по воле чуда.

Затем... Покой обволакивал нас в ублаженном безмолвии. Она расчесывала волосы пальцами, избавляясь от коры, гравия и слюны. Я потирал лицо песком, готовый отдать левую руку за чан с водой. Мы отыскали разбросанную одежду и разошлись, шатаясь, ища спальные места.

Так окончилась двадцать третья ночь идущих по Следу Треснутого Горшка.

Самая гладкая шерстка ерошится, если расчесать ее не в ту сторону; так и любовные эскапады способны оставлять своих участников в унынии. Разумеется, бывают и исключения и, кажется, утром двадцать четвертого дня и ваш достойный хронист, и Щепоть Певунья могли счесть себя равно благословленными. Да, никогда мне не спалось спокойнее; судя по тому, как лениво Щепоть потягивалась, выбравшись из-под мехов, разум ее оставался безмятежным, как всегда, и сладким, словно нетронутые сливки на молоке.

Вот дезорганизованная кучка творцов, та была в куда худшем расположении. Солнце приподнялось на локте над далекими скалами востока, его встречали кислые гримасы, тоскливо выкаченные глаза. Волосы были всклокочены, одежды висели косо- все толпились у погасшего костра, пока Стек Маринд возрождал пламя, подкладывая крошечные пучки трута и тому подобного. Куски копченого мяса были уже подъедены, а котел еще не закипел и чая не было.

Скаля железные зубы, день сулил густую жару. Солнце уже проявило все свое усердие, ни одно облачко не дерзало затенить мерцающие лазурные пески небесной арены. Мы сидели или стояли, слыша в ушах рев крови, долгожданный чай не смачивал кожистых языков, руки наши дрожали, будто пытаясь поймать конец странствия.

Недалеко раздался скулящий крик харшаля, хищной крылатой ящерицы, что обыкновенна в Великой Суши. Вероятно, тварь учуяла запах жженых человеческих костей, рваной кожи, скальпов и кишок, наспех закопанных с подветренной стороны. Этот голос высмеивал сусальную гордость, постепенно оставляя нас облаченными лишь всвинец стыда. Мир и сама жизнь существуют лишь в наших умах. Мы сами их раскрашиваем, и спасение одного человека дается ценой страдания другого. Так мы стояли, вместе, но поодиночке, и объединяли нас лишь самые неприятные чувства.

Хотя были исключения. Потирая шишку на виске, Крошка Певун отошел наполнить канавку. Он гудел себе под нос на ходу. Комар и Блоха ретиво, с ухмылками переглядывались, заставляя всех нервничать. Лбы у обоих были разбиты; чуть ранее они доставали ножи, наскакивая один на другого, но утихомирились от ворчливого окрика Крошки.

Мастер Амбертрошин налил себе вторую чашку чая и пошел к карете, где его уже ждал ночной горшок. По стуку створка окна чуть приоткрылась, заскрипев, и едва он просунул в щель чашку, как окно резко закрылось. Зазвенел засов. Возчик подхватил горшок и удалился опорожнить.

Тулгорд Мудрый следил за ним, идущим далеко. - Порядком тяжелый сосуд для старой леди. Видели? Стек? Арпо?

Лесник прищурил и без того узкие глаза. Возможно, это всего лишь чадный дым костра дотянулся до него.

Арпо же озабоченно морщил лоб. - Ну, ночью она ела за двоих. Неудивительно.

- Точно? - Тулгорд вновь глядел на повозку, потирая обросшую челюсть.

- Должно быть, там адски жарко, - предположил Апто Канавалиан. - Хотя и тень. Ни одной щелки не оставила.

Арпо отошел ухаживать за конем, вслед ему и Тулгорд. Стек уже оседлал свою полудикую кобылу, та стояла, отыскивая скудную траву. Мастер Амбертрошин вернулся с чистым горшком и положил в задний ящик, запер замок и принялся кормить мулов. Остальные также предались повседневным заботам, хотя некоторые, наиболее наглые, лишь стояли и смотрели. Огла Гуш и Пампера расчесывали золотые локоны Ниффи, пока Опустелла складывала постель. Затем она завязала длинные, до колен шнурки на мокасинах Творца.

Итак, лагерь наш снимался, готовый отправиться вперед.

Кляпп Роуд и Бреш Фластырь подошли ко мне, не прерывая работ. - Слушайте, Бликер, - тихо начал Кляпп, - Певунам никто не рассказал о вашей сделке, и сам я намерен ее оспорить.

- О! Слова госпожи не убедили вас?

- А должны были? - взвился он.

- Меня тоже нет, - встрял Фластырь. - А почему тебя? Могла бы выбрать меня, я красивее.

- Это связано с историей. Женщина вроде Пурсы Эрундино едва ли нуждается в услугах иного рода. Бреш Фластырь, я начал рассказ и она желает услышать окончание.

- Самое невероятное, не сомневаюсь.

Я мог лишь пожать плечами. - История есть история. Я должен раскрыть вам все подробности, отчитаться во всех мотивах и обеспечить полное понимание? Заверить, что шаг ее размерен, и пышный бутон раскроется в точно рассчитанное время? Неужели я раб ваших ожиданий, сир? Не следует ли сказителю служить лишь себе, от начала до конца?

Кляпп фыркнул. - Я всегда говорил так. Да кому они нужны, эти слушатели? Но в этот раз все иначе, верно?

- Неужели? - поглядел я на обоих. - Слушатели могут внимать или разбредаться. Им может понравиться. Или они рассердятся. Могут счесть себя польщенными или проклясть мое имя. Склоняясь пред одним, я склонюсь пред всеми. Склониться означает сдаться, а этого не может позволить себе ни один рассказчик. Кляпп Роуд, позвольте напомнить все случаи, когда вас кляли за дерзость. Быть человеком искусства означает познать обе привилегии - право творить и право вызывать интерес. Но разве не слышите вы оглушительный рев дерзости? Да, слушатели держат в карманах особенную монету. Они могут заинтересоваться, а могут и нет. Их может не захватить, при всем желании. Кляпп, вы утверждаете, что нынешняя ситуация особенная, уникальная?