Стивен Эриксон - Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Когда ваша жизнь висит на веревке? О да!

- У меня одна слушательница, и от нее одной зависит моя жизнь. Но я не склонюсь. Понимаете? Она уж явно понимает - я вижу и я польщен. Как же она будет судить? По каким стандартам?

- По искупительным. Ведь искупление вы обещали, верно?

- Искупление носит тысячу масок, и самая славная приходит нежданно. Пока что она верит мне, но, Кляпп, в любой миг может лишить меня доверия. Верно. Пусть будет так.

- Вы счастливы, полагая свою жизнь на ее суждение?

- Счастлив? Нет, не хотелось бы использовать это слово. Суть в том, что я буду хранить верность рассказу, ибо он мой и ничей иной.

Скривившись, явно смущенный, Кляпп отвернулся и ушел.

Бреш Фластырь, однако, остался. - Я хотел бы вам кое-что сказать, Эвас Бликер. Доверительно.

- Обещаю, сир.

- Дело в том, видите ли... - Он облизнул губы. - Я начинаю песни, но никогда не успеваю их оканчивать! Все просто велят мне заткнуться. Почему?! И все хохочут, хотя там нет ничего смешного. Еще нет. Слушайте! - Глаза его светились каким-то ужасом. - Я решил скрывать талант, понимаете? Скрывать глубоко, хранить до Фестиваля. Но затем случилось ЭТО, и я понял, что нужно показать талант до самых глубин! И что же? Я скажу, что творится, Бликер. Оказывается, я чертовски хорош в скрывании таланта! - Он вцепился ногтями в неопрятную бороду. - Потому что таланта у меня вовсе и не было! Теперь я тону! Когда им надоест хохотать... мне конец!

Что ж, таковы кошмары людей искусства. Бормочущие призраки мертвых гениев (да, все они мертвы). Откровенная нагота смутного будущего, наследие, пережеванное до невнятности. Мука и самобичевание отчаявшейся души. Вот тайная истина: всякий творец клонится, пригибает голову под обстрелом глупых мнений и пред судом бездарей. Живому творцу то и дело приходится объясняться, оправдывать любое принятое решение - а ведь единственно верным было бы решение закусить удила, ничего не объясняя и никогда не извиняясь. Ну, на мой скромный взгляд.

Улыбайтесь в петле, дорогие творцы! Живые творцы, живые слушатели, все они бесполезны, пока живы! Лишь еще не рожденным суждено унаследовать наши писания, забыть их или освятить! Творец и слушатели заперты в ловушке настоящего мига, зависимы от настроения и вкуса, и гнетущей неуверенности, и летучих прихотей, и глупых, досужих мнений! Дерзите смело, обустраивайте себе дом в переулке или на пороге, или, если ветра дуют в ваши паруса, в особняке, в окружении Свиты, под стоны обожания! Торите удобный, гладкий путь в грядущее!

- Дражайший Бреш, - сказал я в ответ на его пламенную вспышку, - не извольте беспокоиться. Пойте ваши песни со всем доступным рвением. Что есть талант, если не язык, беспрерывно колеблющийся? Смотрите на нас, поэтов: подобно бродячим псам, мы лижем свои зады с нежнейшей любовью. Ничто не тревожит нас, кроме испарений личных забот. Дерзость рода человеческого выше солнца, тверже камня. Короли нанимают поэтов, чтобы купить ложь о "благодарных потомках". Если ложь так легка, почему бы не попытаться? Разве желание не есть само по себе доказательство? Разве убежденность не защищает от пристрастного суда лучше щита и шлема? Если вправду вы наделены талантом бесталанности, восславьте исключительность своего дара! Предсказываю: если вы доживете до конца пути, аудитория ваша будет поистине обширна.

- А если не доживу?

- Доживете. Я уверен.

Глаза Бреша Фластыря забегали. - Но тогда... Значит, Кляпп Роуд? Ниффи Гам?

Мой кивок был полон величия.

- Но это не лучший выход!

- Вполне сносный. Сегодня мы продвинемся далеко, дальше, чем думают наши хозяева.

- Вы уверены? Точно?

- Точно, сир. Смотрите, они зашевелились. Карета вот-вот тронется. Если не хотите глотать чужую пыль, юный поэт, нам пора.

- А если Пурса презрит ваш рассказ?

Я мог лишь пожать плечами.

Что ж, творцам любого сорта выпало защищать незащитимое, тем обнажая крайнюю уязвимость любых и всяких доводов, и моих и ваших. Нет веры в любое ухо, что слушает мой рассказ, нет веры и голосу, что плетется назад во времени. Где скрыта истина? Ну, нигде и везде. Куда заползла ловкая ложь? Ну, она горбится под прекрасным плащом истины. Друзья, примем неискренность за основу, и не ошибемся, и даже окажемся наполовину правы.

***

Шагах в двадцати перед нами Крошка Певун ткнул в Кляппа Роуда обезьяньим пальцем. - Эй, заканчивай историю, и если она будет плоха, ты мертвец.

- Мертвец, - согласился Блоха.

- Мертвец, - согласился Комар.

Кляпп сглотнул. - Так рано? - еле прохрипел он. - Погодите! Я должен приготовиться! Имасса умирает в холоде, потом скачок во времени, туда, где шагает воин-Фенн, раненый и с санями. Да, тут я и бросил историю. Итак. Да. - Он потер лицо, подвигал челюстью, словно певец или кулачный боец (и тому и другому достается немало тумаков. Ах, судьбы наши ненадежные!) Откашлялся.

- Он молча встал перед ней, - так начал Кляпп, - и она взмахнула рукой, приглашая. - "Могучий Фенн", сказала женщина....

- Как ее звали? - встряла Опустелла.

- У нее нет имени. Она женщина как таковая.

- Ну, она не таковая, как я.

- Вот именно, - бросил Кляпп. - "Могучий Фенн", сказала она, "ты пришел на стоянку Имассов племени Ифайле, клана Белого Хорька. Приглашаем тебя в гости на все потребное тебе время, долгое или краткое. Будь нам как брат". Вы видите, что она не упомянула о бедственном положении сородичей. Не принесла извинений, не сказала, что ему не стоит питать больших надежд. Страдание должно таиться в тумане, исчезая под светом солнца, и свет солнца изливается из очей любого странника...

- Это было глупо, - сказала Огла Гуш, и Опустелла сочувственно ей кивнула. - Скажи она "мы все голодаем", он мог бы пройти мимо.

- Если бы было так, - заметил Апто Канавалиан, - не было бы истории. Верно?

- Нет, была бы! Расскажи нам, во что она была одета! Хочу узнать все о ее косах, о красках на щеках и сосках. Хочу узнать, что она была там старшей, отвечала за всё, и была умней всех. Герои всегда умней всех. Они самые мудрые! Они облечены в Честь и Правду - не так ли говорите вы, Ниффи?

Мужчина кашлянул, выглядя обеспокоенным. - Ну, не вполне. То есть я... я том, что всё, э, сложно. Вот я о чем. Ну, пусть Кляпп продолжает. Прошу тебя, милая...

- На что они похожи? - спросил Апто.

- Кто на что? - сказала Огла.

- Правда и Честь. Например, Правда оторочена мехом? Сшита из кусков парчи? А что же Честь? Ты носишь Честь на ногах? Из дубленой кожи? Хорошенько пережеванной гнилыми зубами старух?

- Я о том, что они облечены честью и полны правды, - взвилась Огла, закатив глаза. - Идиот.

Кляпп продолжил: - Слыша ее слова, воин-Фенн поклонился, и они вместе вошли в круг палаток, и пронзительный ветер играл потрепанными шкурами юрт. Там были трое охотников, двое мужчин и женщина. Все подошли приветствовать гостя. Они знали, что ему есть что рассказать, и знали, что он заговорит лишь у костра, у хижины вождя. В лучшие времена появление незнакомца вызывало восторг и волнение, все, от стариков до детей, жаждали услышать рассказы о славных деяниях. Такими рассказами гости и платят за уют стоянок.