Стивен Эриксон - Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

Разумеется, критиков уловить весьма трудно, даже на собственных их словах. Они скользят и прядают, скачут и дергаются. Они так уклончивы, что я давно заподозрил, что это нематериальные привидения, чучела, собранные из ниток и сучков и готовые рассыпаться при первом признаке опасности. Но кто, богов ради, безумен достаточно, чтобы создавать гомункулов столь лукавых? Как! Сами творцы, на манер грубых лесных дикарей готовые вылепить богов из чего придется (в данном случае, из пустой болтовни) и тут же кинуться им в уродливые ноги (или копыта), выкрикивая восхищение и тем скрывая истинные мысли. По большей части злобные.

Парусом пронесшись над костром, разразившись зверским ревом, Арпо Снисходительный обнаружил, что тискает пустой воздух. Однако он продолжал размахивать и грабастать руками, пока лицо не коснулось валуна, к которому давеча прислонялся Апто. Стальное лицо Здраворыцаря расплющилось, издав звук, подобающий выпавшему из печи горшку. Кровь изящным полумесяцем залила белесый камень, формируя мерцающее гало. Потом голова скользнула вниз.

Апто Канавалиан пропал в темноте.

Оставшиеся сидели неподвижно. Красивые сапоги Здраворыцаря лежали в костре, намекая, что он без сознания, мертв или полоумен. Когда же брюки подхватили пламя, почтенный распорядитель прыгнул и вытащил ноги из костра, кряхтя и торопливо сбивая языки пламени с курящейся ткани.

Крошка Певун фыркнул, Комар и Блоха тоже. Где-то во мраке Опустелла хихикнула и что-то выкашляла.

Тулгорд Мудрый встал со вздохом, подошел и склонился над Нездравым Рыцарем. Почти сразу же возвестив: - Жив, но без сознания.

- Значит, без особых перемен, - сказал Апто, вновь возникая на фоне чернильного неба. - Вот моему камню досталось.

- Шути, пока можешь, - бросил Тулгорд. - Он очнется, и ты труп.

- Кто сказал, что очнется? Глядите, лоб совсем плоский.

- Так было и до удара о камень.

- А жижа уже текла? Думаю, мы заметили бы. Он в коме и, вероятно, скончается до рассвета.

- Молись сильнее, - оскалил зубы Тулгорд.

Апто пожал плечами, но капли пота усеяли верхнюю губу, словно пьяные от росы мухи.

- Ты, Бликер, - сказал Крошка, - ты рассказываешь. Кажись, твоя история стала интересной. Наконец-то.

- Вся в синяках, - подхватил я, - и уже не дева...

- Стоп, - взвился Крошка. Искры костра обрамляли его медвежью фигуру. - Ты не можешь просто пропустить, если хочешь пережить ночь. Разочарование сродни смертному приговору. Разочаруй меня и умрешь, поэт.

- Я тебя тоже убью, - сказал Комар.

- И я, - добавил Блоха.

- Певуны, вы жалкий сброд, - сказала Пурса Эрундино.

Три физиономии исказил шок.

Моргая и подмигивая, Щепоть покосилась на братьев. - Чего? Кто что сказал?

- Я назвала твоих братьев жалкими.

- О. - Щепоть снова поникла.

Крошка уставил на Пурсу тупой палец. - Ты. Смотри у меня.

- Ага, - сказал Блоха. - Смотри у меня.

- И у меня, - сказал Комар. - Ага.

- Самая очаровательная сила воображения, - сказала Пурса, - это способность намекать не называя. Таково истинное искусство танца. Исполняя, я соблазняю, но мне не приходится лично рыться в ваших денежных мешках. Они звенят сами собой.

- Ты сделала себя приманкой! - прогудел Тулгорд.- И хуже. Скажи, женщина, сколько убийств за твоей спиной? Сколько разбитых сердец? Люди начинают пить после многолетнего воздержания. Вообразив себя соперниками, хватаются за ножи. Сколько прочных браков ты разрушила, обещая и не исполняя? Не нужно было тебя исключать - ты здесь хуже всех.

Пурса Эрундино побледнела, слушая речь Смертного Меча.

И тогда заговорил я, движимый чувством долга. - Трусливая атака. Позор вам, сир.

Рыцарь застыл. - Плети тщательнее, поэт. Объяснись немедленно.

- Трагедии, о коих вы говорите, не стоит бросать к нежным ногам нашей госпожи. Всё это лишь ошибки, свойственные людям, когда они пересекают гибельную линию между слушателем и артистом. Искусство принадлежит всем, но магия его таится в создании иллюзии, будто оно создано для вас и только для вас. Будто обращено лишь к вам. Таков дар искусства. Понимаете, рыцарь? Здесь нужно восхищаться, не злиться. Едва зритель, впадая в ужасный самообман, пытается присвоить себе принадлежащее всем, как свершается великое преступление, творится полная эгоистичной наглости кража. Еще до выступления госпожи Эрундино наш зритель питал гнуснейшие надежды. Но как он посмел!? При виде преступления столь дерзкого остальным обожателям актрисы подобает стать меж тем человеком и госпожой Эрундино.

- Что вы и делаете, - заметил Апто Канавалиан (он был по - своему мудр, этот почтенный, интеллектуальный и ох, сколь приметливый критик).

Мой кивок был едва заметен.

Заметно смутившись, Тулгорд хмыкнул и отвел глаза, кусая губы под пышной бородой, неловко дергаясь и переступая ногами. Наконец, он нашел себе объект заботы в виде левой наручной пластины доспеха, которую принялся закреплять, тихо бурча под нос. Да, можно было смело утверждать, что смущение его стало заметным.

- Я все еще хочу подробностей, - нагло взглянул на меня Крошка Певун.

- Будучи сладкой девой, она, разумеется, не смогла бы сочинить ни единой строфы о любовных дерзаниях...

- Чево? - встрял Комар.

- Ничего не знала о сексе, - перефразировал я.

- Так зачем вы это делаете? - не унимался Апто.

Я чуть помедлил, отдавая дань его жалкой, лисьей попытке выразить человеческое сочувствие. - Делаю что?

- Усложняете.

- Наверное, я по натуре сложный человек.

- Но если слушатели лишь морщатся и щурятся в недоумении - к чему стараться?

- Увы мне, - воскликнул я. - Вот передо мной стоит избранный судья, совершенно не ведающий о магических свойствах языка. Простота, смею заверить, ужасно переоценена. Разумеется, иногда грубость оказывается кстати, но ценность сих мгновений определяется способностью удивлять, а удивление не родится, если все слова одинаково банальны...

- Ради милостей Худа, - зарычал Крошка, - давай к прежней простоте. Девка ничего не знала и воину-Фенну пришлось обучить ее путям праведным. О чем и хочется услышать. Как они вознеслись в небеса и так далее. - Он взглядом метнул Апто безмолвное, но несомненное предупреждение, и тупая простота в очередной раз пробудила остроту, разжигая искру заботы о жизни. Короче говоря, громила напугал критика до опупения.

Я продолжил: - Итак, нужно вернуться назад, к мгновению, когда они встали лицом друг к другу. Страсть охватила его стихийным пламенем ...

- Что, опять стихи? - заныл Комар.

- ... но Фенн обнаружил изрядное мастерство...

- Изрядное, ага! - Крошка улыбнулся крошечной улыбкой.

Из темноты, со стороны фургона донесся голос мастера Маста, тяжелый как гравий. - Это важнейшая деталь, смею думать.