Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Велев принести из погреба жбан пива, Свен расставил кругом по столу десять кружек и чаш. Еще одну поставил для себя. Разлил пиво по чашам, а в середину круга положил свой меч.

– Дружина Одинова! – позвал он. – Братья Ворона! Вы нужны мне. Приходите выпить со мной и помогите моей заботе. Русалка, лоскотуха йотунова, от сестры моей отвязаться никак не хочет. Вы раз уже потоптали гадин, так помогите еще раз.

Взяв свою чашу, он поочередно чокнулся с каждым из расставленных по столу сосудов.

– Нидуд… Убба… Одда… Сигмунд… Адальбранд… Боргир… Хрейдар… Бьерн… Волегость… Хольти…

Выйдет или нет?

«Учитесь, недоумки! – прозвучал в мыслях голос Нидуда. – Йотунову прорву лет я торчу на этом драккаре, но хоть один из вас, пока был жив, хоть раз догадался предложить мне выпить?»

«Налетай, братья!» – позвал веселый голос Уббы.

«Но только смотрите, досмерти не ужритесь! – предостерег старый Сигмунд. – Эти клятые хюльдры [40] Хюльдры – в скандинавском фольклоре лесные духи в виде девушек, лесовицы, имеют коровий хвост и пустые сзади. уже вырыли кость мертвеца, украли нитки из рубах девяти бесплодных жен, заново набрали всякой дряни от змей и летучих мышей, чтобы наводить порчу. Завтра ночью они пустят свои чары в дело, и нам придется вышвырнуть их вон».

«Ничего у них не выйдет! – с хохотом добавил молодой голос. – Мы ждем еще двоих, и если…»

Закончить он не успел: раздался шум потасовки, две кружки опрокинулись, темное пиво потекло по столу…

Свадебный пир в княжьей гриднице завершался. О том, сколько чего здесь было выпито и съедено, сколько подарков роздано и получено, сколь имениты и многочисленны были гости – Дубыня Ворон сложит целую песнь, когда протрезвеет. Но вот за оконцами, открытыми ради духоты в теплую ночь начала месяца кресеня, стемнело; веселые летние звезды таращили вниз яркие свои глаза, радуясь, что поспели хотя бы на окончание веселья.

А там внизу пылала своя заря земная – в гриднице горели факелы, отблески огня играли на узорном шелке нарядов, на серебряных шейных гривнах, женских ожерельях и подвесках, браслетах, перстнях, на серебряных, позолоченных чашах, усеявших стол так же густо, как снопы сжатое поле. Стоял гул: кто-то пел, кто-то рассказывал, двое гусляров перебирали струны, боярыни плясали и от изнеможения с хохотом падали в толпу зрителей.

Свенгельд встал и подошел к Ельге, сидевшей рядом с женихом во главе стола. Брат невесты, и без того первейшее лицо на свадьбе, а здесь к тому же заменявший ей отца, к концу дня был так пьян, что с трудом держался на ногах и пошатывался, а его лицо, обычно суровое, приобрело расслабленное выражение. Серые глаза смотрели с растерянностью и недоумением. Сорочку он уже снял от жары, и под расстегнутым до пояса кафтаном золотая воеводская гривна блестела на обнаженной груди.

Горячей рукой Свен взял Ельгу за руку, и она поднялась. Свен потянул ее вверх. Смеясь, Ельга подобрала подол красного платья, расшитого золотной тесьмой, и взобралась на скамью. Сидевшие ближе с хохотом стали раскидывать в стороны блюда, куски хлеба, чаши. Опираясь на плечо Свена – он хоть и пошатывался, но мог служить достаточно твердой опорой, – Ельга встала на стол. Гости, уже уставшие кричать, завопили снова. Вознесенная над гридницей, в красном платье, шитым золотом красным очельем, с моравскими золотыми подвесками – по три и четыре с каждой стороны, одна над другой, так что цепочки нижних спускались на плечи, румяная от духоты и возбуждения, она сияла, как заря. В последний раз посторонние люди могли полюбоваться ее косой – пышной, в руку толщиной, длиной ниже пояса, золотисто-медовой, будто сладкая молния.

По белой скатерти, как по облакам, Ельга сделала несколько шагов по столу. С другой стороны к ней протягивал руки Асмунд, тоже раскрасневшийся, но куда менее пьяный, чем его бывший господин и нынешний шурин, – его-то самое важное еще ждало впереди. Опираясь на его руки, Ельга отважно спрыгнула со стола. Асмунд поймал ее, обхватил, прижал к себе и неспешно опустил на пол, целуя по пути. Сколько лет он не мог мечтать сделать это даже наедине, а теперь это его право не оспорил бы сам цесарь греческий. Только позавидовал бы…

Гости кричали, надрывая глотки в пьяном воодушевлении: переход невесты из одного рода в другой завершился. Оставался последний – из дев в мужние жены, и для этого уже все было приготовлено в княжьей избе, отныне принадлежавшей новой паре.

Гурьбой все устремились наружу – пошатываясь, налетая друг на друга, толкаясь в дверях. Свадьбу справляли больше по варяжским обычаям, чем по полянским – так решил Свен, но тот и другой обычай требовал упоить всех приглашенных до бесчувствия, и это был выполнено. Эта свадьба была последним важным делом Свена перед отъездом из Киева, и он постарался, чтобы одних разговоров о ней хватило на целый год.

У крыльца уже кто-то из челяди держал охапку факелов, а Рагвид, вновь возвращенный в должность управителя княжьего двора, поджигал их один за другим и раздавал во все протянутые к нему руки. Получив горящий факел, люди спешили выстроиться вдоль мостков, ведущих от гридницы к хозяйской избе. В одном конце женщины, с охрипшей Ружаной во главе, пели про добра молодца, что просит разрешения напоить коня, в другом мужские голоса на варяжском языке, нестройно, однако с чувством воздавали хвалу богине Фригг и ее помощнице Вар, устроительнице свадеб.

По обеим сторонам мостков люди стояли так тесно – а иные, не сумевшие пробиться в первый ряд, тянули руки над их головами, – что когда жених и невеста показались на пороге гридницы, над мостками уже было светло как днем. Под крики, в которых утонуло пение, Ельга и Асмунд вступили на мостки. Впереди них пятилась Дымница; щуплая старушка, среди великолепия цветного платья бояр похожая на осмелевшую к ночи кикимору, старательно разметала дорогу веником из можжевельника, полыни и прочих оберегающих зелий, убирая с пути молодых всякое зло. Крепко держась за руку Асмунда, Ельга невольно жмурилась от ослепительного света, оглушительного крика. Казалось, она идет не по родному своему двору, а по огненному мосту в небесный мир.

Вот и крыльцо избы. Асмунд дернул дверь на себя, пропустил вперед Ельгу, потом шагнул за ней и, захлопнув дверь за собой, опустил засов – так быстро, чтобы никто их желающих еще попеть, покричать и пожелать им всяческих радостей не успел даже нос сюда просунуть. А то сейчас ввалятся, будут «греть постель», требовать выкуп и досаждать наставлениями. Слава богам, в том, что оставалось сделать, он в свои тридцать пять в наставлениях не нуждался.

Разом выдохнув, они привалились плечами к двери – в нее подбадривающее молотили снаружи, – и посмотрели друг на друга. Оба едва верили, что эта дубовая дверь окончательно отрезала их от былого: долгих лет, когда их разделяло само их положение, и от шумного свадебного гуляния, к концу которого новобрачные обычно уже едва дышат от усталости и голода.