Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Асмунд поднял руки и осторожно, чтобы не зацепить волосы, снял с головы Ельги очелье с семью золотыми подвесками.

– Ну вот, – шепнула Ельга. – Все вышло, как ты говорил.

…Это было в купальский вечер, первый после рождения Святки. Ельга, как всякий год, заводила девичьи круги и разные игрища на лугу, но когда начало темнеть и зажгли костры, Свен велел Асмунду взять двоих отроков и отвезти ее домой. В темноте деву легко упустить с глаз, а в дни разгульных игрищ Свен оберегал свою сестру особенно тщательно.

Свою лошадь она не брала и сидела у Асмунда за спиной, держась за его пояс.

– Ты там не засни! – предостерег он ее, обернувшись.

– Засну! – пообещала она. – С самой же зари не присела ни разу. Аж ноги гудят.

– Держись за меня как следует. А то упадешь, Свен мне голову скрутит.

На Девич-горе Асмунд отвел ее в избу и зашел проверить, есть ли там кто-то, но никого не оказалось: обе служительницы Макоши и Ельгина челядинка где-то веселились. Войдя, Ельга остановилась у двери. В избе было почти темно, лишь немного тусклого света проникало через оконце. После целого дня на людях показалось так странно вдруг оказаться одной… то есть вдвоем, укрытой от всех взоров. Полутьма заключила их в уютные мягкие объятия, отгородила крыльями от всего белого света, полного суеты и гомона.

– Ты дверь не забудь запереть, – посоветовал Асмунд, опасавшийся оставлять ее в такой вечер одну. – Сколько витязей похищениями знатных дев прославилось, найдется еще удалая голова… Или поискать тебе кого-нибудь?

– Кого же? – Ельга немного игриво, еще не отойдя от плясок, склонила голову к плечу.

– Ну, девок твоих, – Асмунд оперся рукой о стену возле ее головы. – Дренгов я уже отпустил.

В белой сорочке и красной нарядной плахте, с помятыми цветами в волосах, пахнущая соком трав, Ельга сейчас была похожа на обычную девушку – и одновременно на богиню юной земли, в эту ночь ожидающую супруга.

– Где их теперь найдешь? Дружина моя девичья у реки осталась. Завтра половины не дозовусь.

– Да уж, там есть дела повеселее…

– Чем тут со мной сидеть! Сам-то небось туда торопишься.

– Не хотелось бы все веселье пропустить.

Ельга понимала, о чем он. О тех игрищах, что начинаются с наступлением темноты и от которых подальше брат ее и отослал. Поручив тому человеку, которому верил, как самому себе.

– А я, стало быть, сиди тут, как дочь Кощеева в Подземье! – Ельга недовольно сморщила губы.

Досадовать было глупо – она с детства привыкла, что почетное положение делает ее своей рабой. Но не ледяная же она, чтобы не досадовать?

Асмунд помолчал, вглядываясь в ее лицо, которое сейчас так плохо видел, но так хорошо знал. По годам Ельга – взрослая женщина, ей уже лет пять как полагается замужем быть. Но живет она как девочка-недоросточек, и понятное дело, что ее гложет тайная обида на эту почетную уединенность. И наверное, не только обида.

– Если хочешь… – нерешительно промолвил он, – я побуду с тобой.

– Не хочу, чтобы ты все веселье пропустил, – насмешливо отозвалась она. – Здесь того не будет. Заскучаешь. А там девки ждут-не дождутся.

– Ну, может, я и успел бы задрать один-два подола, но… побыть с тобой мне тоже приятно… хотя и совсем по-другому.

– Как – по-другому?

– Быть с тобой вдвоем – уже счастье, – слова эти слетели с губ так легко, что Асмунд сам удивился. – Когда я тебя впервые увидел, тебе было пять лет, и уже тогда ты была как маленькая богиня. Только такую и мог породить наш могучий старый вождь.

– Ты мне казался совсем взрослым мужчиной. А тебе тогда сколько было?

– Пятнадцать. Я на десять лет тебя старше.

Хорошая разница, мельком подумала Ельга. В знатных родах Северных Стран так и устраивают браки: девушку, которая к пятнадцати годам становится годной в жены, выдают за мужчину, который успел показать себя и прославиться. Но при чем тут она и Асмунд?

С беспокойством Ельга чувствовала, что утрачивает власть над собой. Зачем она задает ему эти вопросы? Зачем медлит на этом месте, позволяя ему стоять почти вплотную, нависая над ней, так что она ощущает тепло и запах его тела почти так же, как если бы прижималась к нему вся целиком? Ощущает его дыхание, немного пахнущее хмельным медом, на своем лице? Почти слышит стук его сердца под расстегнутой, немного влажной сорочкой – вот здесь, почти у самой ее щеки?

Ей не раз случалось с Асмундом заигрывать – его веселые повадки к этому располагали, – но она не придавала этому значения. Сейчас они разговаривали так, как люди разговаривают только наедине. Не вышло бы из этого чего-то… лишнего. Свен услал ее прочь с игрищ, но лихорадку купальского святодня не так-то легко оставить позади. Но все же… она и Асмунд, который в детстве сажал ее на лошадь?

– А когда тебе исполнилось двенадцать и ты надела одежду взрослой женщины, ты сразу научилась смотреть на мужчин сверху вниз, даже когда они были выше тебя ростом, – продолжал он. – И я часто думал все эти годы… как счастлив будет тот, кому ты достанешься как жена.

Если бы не один-два шутливых поцелуя, которыми она награждала его за верную службу, как вождь награждает золотыми кольцами, Асмунд молчал бы об этих мыслях, как молчат все прочие. Но сегодня, разгоряченный медом, игрищами и ожиданием ночи, чувствовал, что она не откажет ему в праве это сказать.

Ельга не поднимала глаз, ее сердце отчаянно билось. По его охрипшему голосу, полному горячего волнения, по прерывистому дыханию она понимала: он имеет в виду не поднесение чаш на пиру, а то, что бывает у мужа с женой наедине. Не составляло тайны, что желают ее многие, даже из своих оружников, имеющих возможность часто ее видеть, но она не могла и вообразить, что кто-то когда-то посмеет сказать ей об этом! Свен бы сразу голову скрутил за такое… Конечно, Свену она ничего не передаст. Асмунд не то, что прочие… Однако не следовало ей до этого доводить. Если позволить ему говорить с ней как мужчине, то здесь и до дела недалеко.

Но в глубине души ее грела радость: она хотела услышать это от него. Нынче купальская ночь… должна же и она, госпожа священной чаши, почувствовать, что кто-то любит ее саму по себе.

– Я знаю, ты не для меня, – почти касаясь губами ее волос, шептал Асмунд. – Такие священные девы, как ты, не для простых дренгов. Какой-нибудь конунг поведет тебя к ложу, и гости будут провожать вас с факелами. А утром этот конунг поднесет тебе дары стоимостью в три марки золота. Он будет тебя любить и почитать. Очень сильно. Как богиню.

– Я надеюсь, это будет не Кольберн, – с бьющимся сердцем Ельга попыталась улыбнуться, вспомнив, как в этой же избе минувшей весной Асмунд рассказывал ей о желании сего знатного вождя получить ее в жены.