Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Ярко-алая струя крови выплеснулась из рассеченной гривной жилы [38] Гривная жила – сонная артерия. и залила его руки. Однако Свен не отстранился, а, обхватив женщину, осторожно опустил наземь.

К этому времени все на поле, кто был не пьян до бесчувствия, уже стояли на ногах и тянули шеи; топча остатки еды и посуду, толпа сдвинулась к яме и уплотнилась до того, что раздались крики ушибленных. Шум этот заглушил последний хрип и бульканье кровавого потока, но вот все прекратилось, тело замерло. Белая одежда княгини от горла до ног была залита кровью, кровь растеклась по земле возле тела, капала в яму и сползала по бревенчатым стенам на пол.

– Княгиня пожелала последовать за мужем! – громко объявил Свенгельд. С его опущенных рук капала кровь, рукава были так густо залиты ею, будто он по локоть макнул их в чан с кровью. – Теперь она соединилась с ним и вечно будет подавать ему чашу в Палатах Павших.

Его немного коробила эта мысль – Прекраса, низкородная дочь перевозчика, русалка – и в Валгалле, куда, уж конечно, Один с радостью впустит Ингера, знатного мужа, с честью павшего в неравном бою. Но и сам Свен не мог не признать: пусть Прекраса родилась не в княжеском доме, ушла она из земной жизни, как истинная валькирия на крыльях пламени и крови.

Последняя заря Ельги Прекрасной отгорела, усталое солнце кануло в море тьмы…

– Выходит, она заранее с тобой уговорилась? – спросила Ельга. – И ты, выходит, знал…

Это открытие неприятно поразило ее. Отправляясь из Киева с войском и Прекрасой, Свен уже знал, что ему предстоит? Что вдова Ингера не вернется назад? Брат вдруг предстал перед Ельгой кем-то иным, наделенным божественным правом решать судьбы и предвидеть будущее; в его грубоватом лице, так хорошо ей знакомом, проглянул сам Велес… Сам Один, который многое знает, но открывает смертным далеко не все.

– Да, – Свен кивнул, глядя мимо сестры. – Еще здесь, в Киеве, перед походом. Пока обговаривали вашу свадьбу и все прочее. Она взяла с меня слово помочь ей… сойти в его могилу. Я не хотел к этому руку прикладывать, но она сказала, если уж я отправил на тот свет мужа, то почему не хочу помочь жене? Сказала, неужели я все эти восемь лет не мечтал перерезать ей горло? Сказала, что сама однажды пыталась скормить меня навьям, но не знала, что́ меня защищает…

– Но почему ей понадобился именно ты?

Несмотря на эти доводы, выбор казался странным и внушал, задним числом, смутное опасение.

– Я ее спросил. Почему не кто-то из ее людей. Она засмеялась. Сказала, да знай Кольша или Радила, что она затеяла, разве они отпустят ее на тот свет? Они же думают, что она будет править от имени мальца, а они – управлять ею. Я бы на месте Кольши ни за что не дал ей уйти и оставить всю власть в наших руках.

Ельга с трудом собирала мысли в кучу. Не раз уже, еще с тех пор как ее сватали за Ратислава, она недоумевала, почему Прекраса так стремится слепить для Святки «запасную» родительскую пару. Обещала уступить им с Асмундом старую Ельгову избу, а сама сулила перебраться в «жилье поменьше»… Теперь ясно, что за жилье княгиня себе наметила – двенадцать шагов на двенадцать, в три локтя глубиной, без окон и дверей.

Место княгини вновь свободно! Только сейчас до Ельги дошло, что означает смерть Прекрасы. Те два пришельца, что явились в Киев восемь лет назад и разбили их со Свеном надежды, ушли один за другим. Без вдовы единственным законным наследником Ингера остался малый ребенок, и его кормилец получает в руки всю власть, без разделения. Брак с ней, дочерью Ельга, сделает Святкиного кормильца почти равным любому признанному владыке. А священная чаша опять ждет прежнюю хозяйку…

– Кольберн ведь до последнего надеялся сам к ней посвататься через год-другой, – грустно улыбнулся Асмунд. – Намекал, что она его немало обнадежила. Я сам ему сказал: став воспитателем Святки, он поставил бы себя ниже нее, но она не позволила, так что, возможно, приготовила для него участь получше.

– Кольберн не поверит, что она сама этого хотела! – с испугом воскликнула Ельга. – Свен, он попытается тебя обвинить в убийстве!

– Да как день ясен! Но ты же меня за дурака не держи! У меня послухи есть, что она сама хотела.

– Послухи?

– Вячемир и дядька Ворон. Я с ними к ней пришел, она им подтвердила. Они люди старые, почтенные, не солгут. Пусть Кольша с Радилой у них спросят. Без послухов я б не взялся, пусть бы сама как хочет…

Ельга молчала, но не верила, что на этом все завершится. Уж слишком страшный конец вышел у этого сказания, слишком много всякой перепутанной вины, явной, тайной и полутайной. Напоследок Прекраса сумела уязвить своего врага почти насмерть – и через много лет людям будут мерещиться на его руках и одежде алые пятна ее крови.

– Все равно тебя будут винить… – тихо сказала Ельга. – И хорошо, что ты на Волхов поедешь. Лет через десять, когда те двое умрут, Святка подрастет… Найдутся люди, надуют ему в уши, что его мать погибла от твоей руки, а что она сама так решила, это, дескать, ты придумал.

В глазах Асмунда Ельга видела понимание. Пока Святка мал, он полностью в их воле. Но уже через десять лет никто не запретит ему слушать и верить кому угодно. И непременно найдутся охотники любыми средствами вырвать юного правителя из-под власти его признанных опекунов, чтобы занять их место.

– Это уж ваше дело – следить, чтобы возле него всякое дерьмо не крутилось, – ответил Свен. – Он теперь у вас на руках у двоих. А я не мог заставить ее жить, раз уж она не хотела. Пусть уж убирается, откуда пришла, нам без нее легче.

– Леляна! – Асмунд подошел и сверху положил руки на плечи сидящей Ельге. – Не скажу, что я слишком по ней скорблю, да и ты тоже. У нас еще десять лет впереди, это же целая пропасть времени. А чтобы народ успокоить, нам нужно поскорее сделать свадьбу и упоить всех домертва. Давай, созывай свою дружину девичью, теперь их черед тебе баню топить и кашу чинить!

Ельга задрала голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Глаза Асмунда потеплели: он вспомнил, сколько раз они устраивали свадьбы Ельгиных девушек с оружниками, торговались за место возле невесты, выкупали приданое… Но не думали, что когда-нибудь эти обряды свяжут их самих, даже когда уже хотели быть связанными.

– И знаешь, – внушительно добавил Асмунд, – я считаю весьма удачным, что на нашей свадьбе ее не будет!

Не в первый уже раз старая княжья изба перерождалась, чтобы принять новых хозяев. Всю прежнюю утварь вынесли, внутри все вымыли, вычистили, выскребли, окурили очищающими травами. Заново укрепили плахи пола со стороны порога, где когда-то погребли Ингерова первенца. Потом стали сгружать с возов короба и лари новой хозяйки, носить вещи в дом. На длинных полках расставили греческую посуду, под лавки – большие горшки и корчаги, покрыли скамьи новыми полавочниками, разложили подушки. Стены увешали длинными свадебными рушниками так густо, что под ними не видно было бревен и стены смотрелись как побеленные. На днях была назначена свадьба Асмунда, кормильца маленького князя, с дочерью старого Ельга; пир готовили в гриднице, а на ночь молодые придут сюда, в свой будущий дом.